Кавказская слава - Владимир Соболь

Если бы не своевременная помощь Земцова, полк мог погибнуть до последнего человека. Генерал, только обойдя город и узнав о тяжелом деле, затеянном кавалеристами Ланского, кинулся туда с половиной своих людей, успел построить каре и остановить кирасир, начавших уже теснить черных гусар. А затем и александрийцы, передохнув и перестроившись, ударили снова, сбили французскую конницу и добрались все-таки до орудий. Иначе бы те расстреляли егерей картечью без особых усилий.

Но при последнем натиске Петр Артемьевич получил две пули — одну в плечо, другую в колено. Его унесли, один батальон отошел с генералом, второй оставался пока с той стороны, готовый, впрочем, в любую минуту отступать перекатом, держа противника на расстоянии залпами цепей и плутонгов.

Мадатов тоже отводил своих людей к переправе. Он собрал подле себя сотни полторы оставшихся сравнительно невредимыми и остановился, пропуская мимо раненых, увечных, убитых.

Сам он тоже был перемазан грязью и кровью, слава Богу чужой. Ментик его был располосован ударами палашей, свисал с плеча грудой лохмотьев, но на теле не было ни единой царапины. Что-то саднило на правом боку, кажется, все-таки он пропустил один удар, пришедшийся все же плашмя. Но куда больше болела у него левая часть груди, словно чужая рука залезла к нему под ребра, сжимала и сдавливала почти до удушья.

«Не пожалею ни лошадей, ни людей», — вдруг вспомнил он свои же слова, брошенные Приовскому еще летом. И вот этот день настал. И сам Анастасий Иванович мертв, и нет больше генерала Ланского, и лежит где-то тело верного товарища Фомы Чернявского, и вороны уже начинают подбираться к трупу черного жеребца, сколько лет выручавшего его в любых переделках. Сколько еще гусарских лошадей осталось на этом поле и сколько их хозяев улеглись вместе с ними! Кому-то же еще повезло — он мог вернуться на правый берег вместе с полком, корпусом, армией.

Кто еще мог держаться, ехал сам. Кого-то поддерживали товарищи. Других везли между седел. Иных — перекинув через седло.

Гусар, обняв за пояс, придерживал офицера, склонившегося головой к самой гриве. Левый рукав раненого был завернут выше локтя. Приглядевшись, Валериан узнал Пашу Бутовича. И только по тому, что к чемодану за ленчиком привязана была замотанная в тряпку гитара.

Два унтер-офицера, спешившись, коротко взяв с двух сторон за поводья, вели коня, судя по цвету вальтрапа, французского. Чье-то тело, замотанное в плащ, свисало по обоим бокам животного. Валериан подъехал ближе, гонимый смутным предчувствием.

Ближний к нему гусар, тоже раненый, с висевшим на перевязи предплечьем, поднял голову. Это был Тарашкевич.

— Фому Ивановича везем! — вымолвил он с мрачной торжественностью.

Валериан протянул руку, желая откинуть кусок материи, посмотреть последний раз на человека, столько раз выручавшего его и других. Он спас его и в этом сражении, а вот сам Валериан помочь ему не сумел.

— Лучше не трогайте, ваше сиятельство, — остерег его Тарашкевич. — Не надо на него сейчас вам смотреть. По нему ведь ровно как эскадрон проскакал. Сами с трудом опознали, только по ножу в рукаве. Увезем на тот берег да похороним по-христиански…

— Да, конечно, — выдохнул с силой Мадатов. — Похороним. И его, и Ланского с Приовским, и всех других.

— Много хоронить придется, ваше превосходительство, — проронил глухо гусар, державшийся с другой стороны.

Мадатов отъехал, ничего не сказав. В словах гусара ему почудился некий укор, словно бы он, полковник, был виноват, что повел людей на практически верную смерть. Кто приказал ему приносить в жертвы их жизни — Ланской, Ланжерон, Чичагов, государь император из своего Петербурга?

Носилки пересекли ему путь. Карабины, привязанные к седлам, сабли, брошенные поперек и покрытые гусарским плащом. Половину головы раненого закрывала повязка, но он все-таки узнал его — тот самый мальчик, корнет Замятнин, с которым они ездили месяц назад к Земцову. Два юноши столкнулись грудь с грудью, лоб в лоб, два петушка, которых с улыбкой мирили взрослые люди. А теперь одного уже нет, и выживет ли второй — Бог знает.

Он подъехал ближе и склонился с седла. Мальчик, словно почувствовав его взгляд, открыл оставшийся глаз. Губы его дрожали от боли.

— Господин полковник! — прошелестел он. — Я дрался. Я рубился с одним кирасиром. Большой…

— Я видел, — солгал Валериан, не раздумывая. — Ты славно рубился. Тебе просто не повезло. Он был намного опытней и сильнее.

Он хотел было отъехать, но корнет снова позвал:

— Господин полковник;..

Мадатов пригнулся ниже.

— Мы победили?! — спросил мальчик так тихо, что Валериан только по движениям губ понял его вопрос.

Он привстал в стременах, оглядел поле, заваленное человеческими трупами, черными, зелеными, синими. Увидел дымное облако, стоящее над догорающим городом, узкую полоску моста, на которой еще только недавно давили друг друга обезумевшие от ужаса люди…

— Да, корнет, мы победили, — ответил он Алексею и повторил громче, так, чтобы слышали все, проходившие мимо: — Мы победили!

Никто ему не ответил…

V

Через три дня после схватки с кирасирами Дюбуа Мадатов снова ехал мимо предместий Борисова. Накануне днем армия Наполеона начала переправляться через Березину, а корпус Ланжерона безуспешно пытался помешать ей малыми силами. Большую часть армии адмирал увел в другую сторону, приняв всерьез активную демонстрацию саперного батальона и тысячной толпы обмороженных мародеров. Даже получив известие, что понтонеры и пионеры генералов Шасслу и Эбле уже рубят и вяжут козлы будущих двух мостов, Чичагов не торопился назад, подкрепить свой же отряд, оставленный против Борисова.

Схема положения обеих сторон 13-го ноября

Левый, теперь французский берег Березины был куда выше правого, и пушки Удино легко расправились с двумя батареями, что попробовал выставить Ланжерон. Русским пришлось отойти и оставить неприятелю удобный плацдарм.

Вечером Ланжерон вызвал Мадатова:

— Я все вспоминаю, полковник, когда мы с вами первый раз встретились? Кажется, в девятом году, в Валахии.

— Так точно. Я тогда командовал ротой седьмого егерского.

— Да, и представлял вас покойный Иван Бутков. Ну, видишь ли, князь… на правах старого знакомого говорю тебе «ты»… оставайся ты по-прежнему егерем, я бы на тебя сейчас крепко надеялся. Два дня назад ты, можно сказать, нас всех выручил. Но от гусара в этих болотах толка нет никакого. Драгун я спешил, они и на земле повоюют. Тем более что у них и лошадей едва ли пятая часть осталась. А как у тебя? Сколько в седле держится?

— Столько же, сколько и на земле.

— Половина полка? Эдак ты опять пример для всей армии.