Кавказская слава - Владимир Соболь

Вечером, когда уже стало смеркаться, Витгенштейн не выдержал:

— Я попрошу вас, полковник, все-таки съездить в Борисов. Если партизаны в городе, вернетесь и сообщите. В противном случае усилите отряд Сеславина, чтобы хотя бы эти две тысячи не выпустить из города.

Валериан был доволен приказом. К ночи становилось все морознее, и двигаться казалось ему куда легче, чем стоять, даже и у огня.

Гусары двинулись по набитой с утра тропе. Чуть отдохнувшие и подкормленные лошади шли достаточно бойко. Но едва отряд одолел треть пути, от Тарашкевича прискакал гусар с сообщением:

— Люди, ваше сиятельство! Вроде бы наши, но одеты странно и с бородами. Ведут себя смирно. Тарашкевич следит.

Мадатов скомандовал полку остановиться и с десятком гусар проехал вперед.

Охотники, воспитанные еще Чернявским, надежно перегородили тропу. Две шеренги, у каждого пистолеты в руках, и обнаженные сабли свисают на темляках. Напротив них, шагах в двадцати темной массой стоят тоже конные, тоже, прикинул Валериан, десятка полтора, вряд ли больше. Он подъехал вплотную к своему охранению и крикнул:

— Полковник Мадатов, Александрийского гусарского. Кто вы?

— Свои!

— Представьтесь по форме!

Он то же чувствовал, что свои, но оставалась еще вероятность, что перед ним поляки, те, что сражались вместе с французами и теперь ищут возможности уйти с ними в Варшавское герцогство. И одежда у них может быть сборная, и русский они знают достаточно, и в короткой лесной схватке могут быть крайне опасны.

Всадник отделился от группы с той стороны и спокойным шагом поехал к гусарам. Руки поднял над плечами, ладонями вперед, управляя лошадью лишь шенкелями. Валериан не мог разобрать лица его в сумерках, но был уверен, что где-то уже видел эту посадку.

— Здравствуйте, князь! — крикнул человек, остановившись. — Не узнаете? Статский советник Георгиадис. Помните? Виделись еще весной в Бухаресте.

Мадатов скомандовал охотникам раздвинуться и проехал вперед:

— Как вы здесь?

Георгиадис рассмеялся негромко и тут же зашелся и сухом перхающем кашле.

— Если давать точный ответ, — заговорил он, едва отдышавшись, — то пропадаю: замерз, простужен и голоден. Если в расширенном смысле — послан фельдмаршалом в отряд полковника Сеславина, чтобы вместе с героическими партизанами оказаться ближе к противнику. В настоящий же момент еду с докладом к генералу Витгенштейну сообщить, что город Борисов наш, а дивизия Партуно сложила оружие.

После такого сообщения гусарам пришлось развернуться на узкой тропе и двинуться назад, в расположение корпуса. Уже совсем стемнело, затихли звуки боя на обоих берегах реки, и стал отчетливо слышен странный волнообразный шум, словно сама река убыстрилась, встрепенулась, заклокотала, стряхивая с себя ледовое оцепенение.

— Что это? — удивился Георгиадис.

Валериан, не отвечая, махнул рукой Снегиреву, показывая, чтобы вел полк дальше, а сам свернул влево, помня, что где-то в трети версты должен стоять небольшой бугор, за который несколько часов спорили два батальона — наш и французский, но осталась высотка все же у нас. Тарашкевич со своими людьми двинулся следом.

Первое время ехали осторожно, то нагибаясь, то раздвигая руками ветки, а выехав на опушку, пустили коней резвее. Через четверть часа гусар остановил пехотный секрет. Валериан с Георгиадисом спешились и, ведомые мушкетерским поручиком, двинулись вперед, вверх. Мушкетер шел весело, Мадатов не отставал, а Георгиадиса несколько раз приходилось ждать. Он явно был болен, кашлял, хватался за грудь и горло, но упрямо продолжал месить снег. Один раз Валериан предложил было вернуться, но Артемий Прокофьевич яростно замотал головой и зашагал дальше.

По всему склону стояли наши посты, но поручик знал верное слово, и они без препятствия взошли на вершину высотки. Когда остановились, Георгиадис вновь зашелся в кашле, прикрывая рот шапкой, а Валериан подошел к обрыву. Сколько хватало глаза, берег был усеян кострами. Каждый был не велик и не ярок, но собранные вместе они освещали прибрежную полосу, словно трехсвечовые шандалы ломберный стол. Очажки пламени окружали темные силуэты, и такие же тени бродили между кострами, и странный, рокочущий шум поднимался над сборищем.

— Это же голоса, — сказал оправившийся Георгиадис. — Господи, здесь же десятки тысяч! Один проронит слово, другой, а вместе — звучат словно прибой. Я вот и думал — откуда же здесь может быть море?

— Великая армия, — проронил мрачно Валериан. — То, что от нее осталось сегодня.

— Я понял, что они уже переправились.

— Кто еще может драться — да. Почти все на том берегу. Только Виктор еще держится перед мостами.

— Скоро уйдет, — сказал поручик. — Замечено было перед самой темнотой, что саперы разбирают завалы. Там же все свалено в огромные кучи: повозки, трупы — лошадиные и людские. Чтобы отойти в порядке, надо расчистить проход, иначе — накроем их разом. Всю ночь будут работать.

— У них еще остались силы? — удивился Георгиадис.

— У тех, что остались, — да, — твердо ответил Валериан.

— Дерутся они хорошо, — подтвердил поручик. — И саперы, господа, у них знатные. Как только они ставили эти мосты!

— Да-да, — оживился Артемий Прокофьевич. — Ведь Наполеон после Красного[19]распорядился уничтожить понтоны, чтобы не держали армию. Стало быть, здесь наводили только из подручного материала.

— Рубили лес, разбирали ближайшие избы. Вязали козлы, ставили, стелили настил. Все по пояс, по горло и воде. У кого кончались силы — тонул. Кто еще мог — добирался до берега и застывал.

Георгиадис невольно схватился обеими руками за отвороты шинели, прикрывая горло, и не верящими глазами взглянул на Мадатова.

— Точно так, — закивал головой и поручик. — Считайте ноябрь на середине. Такие холода. Река практически стала. А они только — да здравствует император! И в воду, словно на батареи, под картечь да под ядра.

— А ведь мы их все-таки одолели! — тихо сказал Артемий Прокофьевич после минутного молчания.

— Еще не всех, — отозвался поручик. — Сколько-то на тот берег ушло с Неем и Удино. Сколько-то тысяч здесь, у Виктора.

Георгиадис повернул голову к левому плечу и медленно повел взгляд вдоль берега.

— Тысяч двадцать — двадцать пять, я так думаю.

— Это не солдаты, это жарильщики.

— Что? — не понял статский советник.

— Жарильщики, — повторил поручик. — Сами французы их так зовут. Толпа, без оружия, без силы, без воли. Переползают от утра и до ночи, от костра до костра. Жарятся сами, жарят трупы. В основном, лошадиные, но говорят, что не брезгуют и человечиной. Охвостье!