Беннетт. Охота - Беннет

– Шанель! Шанель!

Потом замолчали и напряженно вслушались в ночь.

И откуда-то из глубины, сквозь яростное завывание псов, я расслышала слабый отклик:

– Я здесь.

Шафин опередил меня, он уже пытался протиснуться в самую длинную расщелину.

– Я слишком высок, – выдохнул он.

– Пусти меня!

Я оттолкнула его и заползла в тесную темноту. Ничего не было видно.

– Фонарь! – нетерпеливо потребовала я, высунув наружу пальцы. Шафин вложил мне в руку фонарь, и я направила луч в дальний конец расщелины. Там, съежившись, став совсем маленькой, пряталась измазанная, вся в слезах Шанель. Я чуть сама не заплакала от облегчения. До той минуты я и не осознавала: когда ее вопли смолкли, я подумала, что Шанель, должно быть, мертва.

Я протянула ей руку.

– Пошли, – сказала я. – Теперь ты в безопасности.

Она качала головой не переставая. Словно хотела стрясти ее с плеч.

– Я не могу выйти отсюда, – сказала она так решительно, как никогда не говорила. – Собаки.

– Шанель, – попробовала я снова, – ты в безопасности. Мы все с тобой.

Но она все качала, качала головой и жалась в своем углу.

Я выползла обратно к Шафину и Генри. У них на лицах проступило одинаковое выражение нетерпеливого ожидания и тревоги.

– Она цела! – завопила я, перекрикивая лай. – Но не выйдет, пока тут собаки.

– Можешь их отозвать?! – крикнул Шафин Генри. Напряженная ситуация сделала их союзниками.

– Конечно, – сказал Генри. – Предоставь это мне. – Он кивнул мне: – Скажи ей, пусть будет наготове.

Я сунула голову обратно в пещеру и протянула туда руку.

– Генри присмотрит за собаками, – пообещала я. – Он велел быть наготове.

Очевидно, Генри она доверяла больше, чем мне, – на этот раз Шанель уцепилась за мою руку. Пальцы у нее были ледяные.

Я подтащила ее к устью расщелины, своим телом прикрывая ее от псов. Лаяли они и правда оглушительно. Я-то собак не боюсь, но это и для меня было чересчур. Свора в полсотни псов, и куда подевались те дружелюбные, слюнявые, вилявшие хвостами животные, которых я видела утром? Острые белые зубы, красные языки, на морде пена – точно собака Баскервилей. Так вот о чем предупреждал Шафин: псы в гоне превращались в «оголтелых придурков». И тут я припомнила кое-что еще, урок в латинском классе СВАШ: пятьдесят псов, которые в «волчьем неистовстве» разодрали на части Актеона. Вот эта свора как раз и впала в такое неистовство. Почему-то Шанель возбуждала в них дикую ярость.

И тут Генри выступил из темноты позади собак, охотничья сумка висела у него на плече.

– Давай! – крикнул он, открывая сумку.

Он выхватил оленьи кишки, они, как и сулил мне Куксон, все еще дымились, и швырнул их прямо в собачью стаю. Псы накинулись, рвали друг у друга лакомство, кровь брызнула во все стороны. Я тут же выдернула Шанель из пещеры, поволокла ее бегом мимо псов, но кровь плеснула и на куртку, одолженную ей Генри, Шанель отчаянно вскрикнула. Не совсем «Кэрри»[21], но близко. Я тащила ее как могла быстро, убегая по склону холма, но у Шанель подогнулись ноги, и она рухнула на траву. Я тоже, изнемогая, хлопнулась рядом с ней. Тут же подбежал Шафин, упал на колени.

– Ты цела? – спросил он.

Шанель прижалась к нему, выглядывая из-за его плеча, не бегут ли собаки следом. Но звери нашли себе другую забаву. Они замолкли, утоляли голод бесшумно, как волчья стая, кровь уняла их ярость. Но лишь когда загонщики оттащили их подальше, бедняга Шанель сумела заговорить. Она перестала качать головой, как это было в ущелье, и слабо кивнула:

– Теперь все в порядке.

Подошел Генри, тоже опустился на колени. Он и Шафин смотрелись как два поклонника, соперничающие за руку принцессы, один брюнет, другой блондин. И хотя принцесса была изрядно ободрана, длинные светлые волосы в полном беспорядке, прекрасная новая одежда загублена, они оба не замечали никого, кроме нее. И тут Генри сделал нечто странное. Он протянул руку, я думала, он хочет обнять Шанель, а он забрал свою куртку. Снял ее с плеч Шанель.

– Вся в крови, – пояснил он. – Велю Идеалу подогнать «Лендровер» поближе, чтобы тебя подобрать. Немного потерпи, и будешь в машине, в тепле.

Он поспешил дать инструкции своему егермейстеру, и собаки, заприметив хозяина, преданно запрыгали вокруг него, вновь став игривыми, словно щенки. Они жались к его ногам, пока Генри давал Идеалу распоряжения, но оказалось, что помощь егермейстера не понадобится. Шафин взял решение проблемы в свои руки – буквально.

– Пошли, – сказал он Шанели. – Нет смысла ждать, пока все сделают по протоколу. Ты здесь замерзнешь.

И одним гибким движением он подхватил Шанель и зашагал вверх на гору, где стояли автомобили, Средневековцы так рты и разинули. Высокий, смуглый, уверенный – а она такая светленькая, прелестная и трогательная в его объятиях. Словно тот момент в «Разуме и чувстве»[22], когда Уиллоуби спасает Марианну от дождя.

Я так и осталась лежать на холодной траве, навзничь, созерцая звезды. Ужасно устала за день. Все утро мы в хорошем темпе шли. Потом олень был загнан. Потом выстрел. А потом, прежде чем я осмыслила, что стала убийцей оленя, драматические поиски Шанель (кстати говоря, если вы решили, что выстрел в оленя и был тем убийством, о котором я говорила, и олень – единственная моя жертва, то вы ошибаетесь. К сожалению).

Наконец я поднялась на ноги: только страх остаться тут одной и мог придать мне сил, чтобы сдвинуть с места усталые кости. На подгибающихся ногах я пошла к машинам, факелы указывали мне путь. И все это время, после всего, что произошло, я думала только о том (да, для поборницы феминизма не очень-то это уместно), как бы я хотела, чтобы кое-кто вот так отнес меня на гору на руках.

Глава 14

Просто невероятно, как возвращают человеку силы горячая ванна, чашка чая и пылающий огонь.

Не прошло и часа после того, как наш конвой «Лендроверов» прибыл домой, а я уже снова почувствовала себя человеком. И очень вовремя, потому что Лонгкросс жил по обычному расписанию.

Платье уже выложено и ждало меня. Коктейль в семь тридцать. Ужин в восемь.

Я присмотрелась к платью на моей кровати. На этот раз темно-красное, точно кровь из жил. Мне припомнилась кровь оленя на гальке, теплая печень, которой меня угощали. Джеффри смотрел на меня со стены, и я поймала себя на том, что хотела бы увидеть в своей комнате угрюмую Бетти. Тяжко было оставаться тут наедине с Джеффри: я чувствовала, что оленья морда смотрит на меня с особым осуждением.