Ратные подвиги простаков - Андрей Никитович Новиков

же стояла походная койка генерал-квартирмейстера армии, генерал-майора Рачкова. Койка Рачкова оказалась почему-то порожней. Ренненкампф улыбнулся, полагая, что ему предстоит приятная встреча с генерал-майором где-либо у забора.

Ренненкампф догадался, что причиной сему, очевидно, являлась штабная кухня, и он первую утреннюю злобу решил окончательно выместить на старшем поваре. Открыв дверь, ведущую в следующую комнату, где ночевали нижние чины, обслуживающие бытовыми услугами штабной генералитет, Ренненкампф был неожиданно изумлен: два молодых офицера, гусар и драгун, пробуждая генеральского вестового, тормошили его под бока.

Ренненкампф узнал офицеров: это были два брата, сыновья великого князя Константина Константиновича — двадцатидвухлетний Олег и двадцатилетний Игорь.

Нарочито непросыпавшийся вестовой Сидорчук знал в точности характер генерала: когда даже тот приказывал разбудить его в определенный час, он все равно избивал вестового за то, что последний настойчиво его пробуждал. Если же вестовой был не настойчив в пробуждении генерала, то за ненастойчивость он также подвергался избиению.

Зная, что генерал подвергнет его экзекуции, Сидорчук испуганно посмотрел в сторону вошедшего Ренненкампфа: генерал был бледен, а губы его судорожно дрожали. Он почему-то разжимал колени и, отклонив спину, выпячивал живот. Князья сообщили генералу, что полевой телефон принес первые печальные известия: в четыре часа началось немецкое наступление по всему фронту.

— Немцы, в данном случае, не корректны, ваше высочество, — ответил дрожащим голосом Ренненкампф. — На сегодняшнее число у нас назначена дневка!

Молодые князья пришли к Ренненкампфу, дабы он, как старший, определил, кому из них быть обреченным на ратные подвиги и на пролитие царственной крови, но генерал чувствовал собственную обреченность.

— Ваше высочество, разрешите, я пойду, приведу в порядок свой туалет, — произнес он. Подгибая колени, генерал направился обратно в свою комнату. За заборы ему идти уже не было надобности.

Генерал сбросил шинель и окончательно обнажился. Он поспешно сдернул голубое шелковое одеяло с чужой постели и окутался им. Сидорчук ожидал грозы, но генерал был тревожен и ласков; он понимал, что Сидорчук есть единственный свидетель происшедшего, и ласковостью покупал его молчание.

Когда Ренненкампф оделся и вышел, Олега уже не было. Игорь сидел на стуле, понурив голову. Он торопливо пояснил генералу: они с братом пришли к выводу, что если прольется на поле брани царственная кровь, тогда победа для русского войска будет обеспечена. Поэтому каждый из них, разумеется, на пролитие царственной крови обрекал себя.

Первенство, однако, взял Олег, ускакавший от Игоря обманом. Игорь просил у генерала не только совета, но и утешения.

Ренненкампф сказал нечто о священности подвига, но на пролитие царственной крови согласия не изъявил. Генерал говорил долго, и Игорь тихо заснул под его успокоение, не совершивши подвига…

7. Мотивы переменного успеха

Территория также может превратиться в свою противоположность.

Новые сутки имеют свое начало с полуночи, тогда как деятельность дня продолжается от восхода до захода солнца. Что для немцев было востоком, то для русских являлось западом, и на одной полосе земли дрались немцы с русскими за различные направления.

Двадцатого августа автор сам предпринимал поход, чтобы совершить ратные подвиги; автор стоял лицом к лицу с немецкими солдатами, но за колоннами противника он видел только горизонт. Армией повелевал Ренненкампф, он тоже не видел впереди ничего, кроме горизонта, но его ориентировали по карте. Автору понадобилось около двадцати лет, чтобы осмыслить и изучить события, прозрачно отстоявшиеся в его памяти.

Утром двадцатого августа Ренненкампф, отдав распоряжение осторожно уложить в постель князя Игоря, прошел в оперативное отделение штаба армии. Генерал-квартирмейстер, генерал-майор Рачков, сидел над картой и водил по ее линиям пальцем от пункта до пункта. Он пока что не уяснил себе полностью положения фронта, но оно для русских войск не было блестящим.

Палец генерал-майора Рачкова остановился на обусловленной точке — пункте Пилькален, и генерал понял, что немецкая кавалерия хозяйничала в тылу русской двадцать восьмой пехотной дивизии.

Генерал-квартирмейстер доложил об этом командующему, но Ренненкампф не понимал, каким образом могла проникнуть немецкая кавалерия русским в тыл, когда все территориальные коридоры заняты соответствующими пехотными частями. По карте этой возможности для немцев не представлялось. Кроме того, Ренненкампф знал, что на правом фланге русских пехотных войск стояла кавалерийская масса конного корпуса Хан-Нахичеванского в четыре кавалерийские дивизии.

— Павел Карлович! — заметил командующему генерал-майор Рачков. — Мы только по плану можем предполагать, что коридоры наших дивизий занимаются от пункта до пункта сплошною цепью из нижних чинов. На деле же совсем так не бывает: пехота выбирает сообразную позицию, и, например, в ложбине для пехоты оборонительной позиции не может быть.

— Вы говорите «не может быть»? — удивился Ренненкампф.

— Именно, Павел Карлович. Пехота занимает позицию там, откуда видно большое поле обстреливания. Ложбин же и лесов пехота не занимает, а пользуется ими главным образом кавалерия для своих засад и поспешных рейдов. Вы же кавалерист, Павел Карлович?

— Ах, да! Вы правы, генерал: я — кавалерист, — ответил Ренненкампф, что-то соображая.

— Таким образом, Павел Карлович, немецкая кавалерия, по-видимому, в количестве одного полка прошла по низине между деревень Мингштимен и Бралюпенен. Но уверяю вас, Павел Карлович, что если бы немецкая кавалерия знала о том, что правее, в двух километрах от ее перехода, находится наш кавалерийский корпус, — она бы на рейд, разумеется, не рискнула.

— Неужели бы не рискнула? — изумился Ренненкампф и опустил руки под стол.

— Военный риск, Павел Карлович, есть один из видов стратегического искусства, если маневр, как таковой, может быть искусством вообще. Рисковать — это действовать наудачу. А какая бы могла быть удача для немецкого кавалерийского полка, если бы его командир знал, что в двух километрах, в стороне от полка, находится противник сильнее его по меньшей мере в десять раз. Не правда ли, Павел Карлович? Вы же будто бы в русско-японскую войну сами совершали кавалерийские рейды?

— Совершал, генерал! О, я, генерал, совершал знаменитые рейды! — оживился Ренненкампф. — Я однажды под Ляояном…

— Я знаю, Павел Карлович: ваш блестящий маневр, насколько я помню, разыгрывался генеральным штабом? — нарочно солгал Рачков.

В это время писарь принес депеши, и, взглянув на одну из них, Рачков воскликнул:

— Это ужасно!

— О, да, для японцев это было ужасно! — подтвердил Ренненкампф.

— Да не то вовсе, Павел Карлович! — почти сердито воскликнул генерал-квартирмейстер. — Я говорю о донесении штаба третьего корпуса: двадцать восьмая дивизия разбита, а ее сто двенадцатый пехотный уральский полк совершенно уничтожен!

Генерал-квартирмейстер протянул донесение Ренненкампфу, и последний полез в карман за очками.

— Я не понимаю, почему бездействует Хан-Нахичеванский?! В его распоряжении свыше двадцати пяти тысяч сабель, а за два километра от его