Ратные подвиги простаков - Андрей Никитович Новиков

штаба истребляют русскую пехоту. Он великолепно слышит стрельбу, но на выручку идти не хочет; возмутительно, черт возьми!

— Справедлив ваш гнев, генерал! — безотносительно произнес Ренненкампф, оседлавший очками собственный нос.

Однако ему не представился случай прочитать донесение третьего корпуса, ибо по его специальному приглашению вошел старший повар штаба армии с головою, похожей на арбуз. Повар был одет во все белое, на голове его торчал колпак, но он все же взял под мнимый козырек.

Ренненкампф посмотрел повару на ноги и, не поднимая головы, строго спросил:

— Чем ты, похабная голова, вчера нас накормил?

— Так что меню было известно ашму-скодительству.

— Мениююю! — передразнил Ренненкампф повара. — Было бы тебе известно, что отныне меню я буду утверждать лично! Слышишь?!

Старшему повару об этом было известно от коменданта штаба прапорщика Ежова, и он, распахнув полы специального костюма, извлек из кармана засаленный лист бумаги. Ренненкампф развернул бумагу и старательно, полушепотом, почти нараспев, прочитал:

— Аля-беф-бризе! — Таак! — Кокиль. — Великолепно! — Зеленый горошек. — Что за зеленый горошек у тебя, болван?!

— Так что без стручка, ваше сок-дительство!

Ренненкампф нащупал на столе цветной карандаш и зачеркнул синим концом зеленый горошек, красным концом вписал на это место новое слово. Вписанное слово он показал повару, пытая последнего, разберет ли он его генеральский почерк.

— Брусника, аш-сок-дитство! — воскликнул повар, и Ренненкампф подтвердил, что именно это так.

Повар был догадлив вообще, он знал, что брусникой генерал желает закрепить свой желудок, о чем и высказал свои соображения.

Догадливость повара не очень-то порадовала Ренненкампфа, но тем не менее он не наказал повара за вчерашнее, а только вывел на краешке меню твердое, привычное генеральское слово: «Утверждаю».

Генерал-квартирмейстер, терпеливо безмолвствовавший во время объяснений Ренненкампфа с поваром, дождавшись ухода последнего, торопливо справился у командующего армией:

— Не приказать ли вам, Павел Карлович, корпусу Хан-Нахичеванского атаковать немцев с их левого фланга?

— Вы думаете — с фланга?

— Фланговая кавалерийская атака равносильна удару с тыла: пехоте с флангов весьма трудно переносить на кавалерию огонь.

— Вы совершенно правы, генерал: когда я у Ляояна совершил свой знаменитый рейд…

— Так вы согласны со мной, Павел Карлович?

— В чем именно?

— Приказать Хан-Нахичеванскому атаковать немцев с фланга!

Ренненкампф о чем-то задумался и, сняв очки, стал протирать стеклышки носовым платком.

— Надо погодить, генерал! — вздохнувши, произнес он.

Генерал-майор Рачков недоуменно пожал плечами и приметил, что Ренненкампф проделал то же самое: это было его свойством — повторять то, что делали другие.

— Вы правы, Павел Карлович, — надо погодить!

Генерал-майор Рачков не противоречил, ибо понимал, что годить у Ренненкампфа было в принципе.

Донесения поступали в штаб армии беспрерывно. На обоих флангах немцы теснили русские части, и генерал-квартирмейстер думал уже о том, стоит ли годить с эвакуацией штаба. Ренненкампф думал о том же.

Догадливее генералов оказался комендант штаба, прапорщик Ежов, определивший по лицу командующего, чего последний желает. Комендант штаба приказал держать повозки наготове, а сотне казаков, охраняющей штаб, быть у лошадей.

— Вы, генерал, помните, почему Наполеон в бородинском сражении не послал на поддержку маршала Даву гвардейский корпус? — спросил Ренненкампф генерал-квартирмейстера.

— Гениальный замысел, Павел Карлович! — воскликнул генерал-квартирмейстер, не замедлив провести параллель между действием Наполеона и в данном случае Ренненкампфа.

— «С потерей гвардии я мог бы потерять себя», — сказал тогда французский император маршалу.

Ренненкампф не смутился параллелью меж ним и Наполеоном, ибо истории, по его мнению, суждено было повториться через сто два года с незначительным количеством дней.

Генерал-майор Рачков куда-то вышел, и, если не принимать во внимание дежуривших писарей, Ренненкампф в оперативной комнате оставался один: он тихо мечтал, не замечая, что в комнате было некое оживление: писаря, шаркая ногами, крадучись, куда-то уходили.

Ренненкампф обвел взором помещение, комната оказалась порожней, а на дверях почему-то шелестела бумага, приклеенная одним концом; где-то что-то приглушенно гудело.

Ренненкампф открыл окно и увидел отдельную казачью сотню, предназначенную для охраны штаба армии. Сотня, окутанная облаком пыли, уходила галопом по направлению к Вержболово. В пыли торчали пики, на одной из которых трепетал синий сотенный флажок. Сотня неслась не по шоссе, а по тротуару, и Ренненкампф приметил, что густая пыль разорвалась, а казачья сотня рассыпалась: чей-то конь наскочил на тумбу, и на этом месте образовалась груда конских и человеческих тел.

— Павел Карлович! — воскликнул вбежавший генерал-квартирмейстер. — Людей нашего штаба охватила паника: они бегут произвольно, не ожидая приказания.

— Паника?.. — напугался Ренненкампф. — Почему же, генерал, паника?

— Немецкий аэроплан, Павел Карлович, и паника если и неуместная, то с ней, как с совершившимся фактом, надо считаться.

— Но, генерал! — воскликнул Ренненкампф, не зная, что ответить: он сам испытывал некоторый страх, так как немецкий аэроплан был уже виден из окна.

Тело аэроплана «Таубе» по цвету походило на сталь, а облик его в целом напоминал хищного коршуна, распустившего крылья в пространстве.

— Аэроплан, Павел Карлович, в данном случае прибыл в наше расположение не для разведки: разведку они совершают перед предстоящим боем. Ныне же по всей линии происходят бои, и у аэроплана другая задача, а именно — разрушить наш тыл. Я полагаю, что сию минуту он станет сбрасывать бомбы! — информировал командующего генерал-квартирмейстер.

— Бомбы? — тревожно спросил Ренненкампф.

Ему послышалось, будто бы что-то лопнуло в его утробе, и он схватился за живот; его искривленные губы мучительно напрягались.

Генерал-квартирмейстер закурил папироску и, стараясь быть спокойным, отошел к окну. На улице послышались выстрелы, более любопытные солдаты вышли на шоссе и в одиночку стали стрелять по аэроплану.

— Нет, Павел Карлович, гений Наполеона ныне закатывается: он наблюдал за Москвой с Поклонной горы, куда не мог к нему прилететь ни один снаряд. Пусть бы он оказался гением ныне, когда от сокрушительного удара бомбы не укроешься даже и в глубоком тылу.

Если бы шел разговор, когда в пространстве не присутствовал немецкий аэроплан, тогда бы Ренненкампф в полной мере согласился со своим генерал-квартирмейстером: он постарался бы уничтожить гений Наполеона ради собственного гениального рейда, будто бы совершенного им под Ляояном. Но аэроплан, присутствуя в пространстве, парализовал не только его мысли, но и заставил крупное генеральское тело содрогаться.

— Наполеон был велик в свое время, а вот наши идиоты-солдаты стреляют из ружей по аэроплану зря, — сказал генерал-квартирмейстер. — Когда аэроплан стремится что-либо разрушить, тогда от него надо прятаться.

— Прятаться? — переспросил Ренненкампф и напугался своего возгласа.

Слова, нечаянно произнесенные генерал-квартирмейстером, могли явиться спасательным кругом, но командующий армией стыдился ухватиться за него в присутствии посторонних.

— Нет, разрозненные действия наших штабных идиотов надо прекратить! — произнес генерал-квартирмейстер и решительно вышел.

Ренненкампф последовал за ним, но, выйдя из дверей, он