Крушение империи Наполеона. Военно-исторические хроники - Рональд Фредерик Делдерфилд

о французской меткости (обучение французских новобранцев стрельбе в то время обычно ограничивалось тремя выстрелами по близкой мишени), но в любом бою британский солдат никогда не забывал о французской изобретательности, натиске, упорстве и храбрости. Французы и испанцы на Пиренейском полуострове питали друг к другу взаимную ненависть, вызванную бесчисленными зверствами с обеих сторон, но главных противников связывали отношения закаленных в боях профессионалов.

Столкновение под Виторией было коротким, мощным и решительным. 58-тысячная французская армия не успела получить подкреплений в виде ан-типартизанских сил генерала Клозеля, и Веллингтон не дал противнику возможности объединиться. На рассвете 21 июня началась атака с запада: Роуленд Хилл наступал на левое крыло французов по Мадридской дороге — этот ход отвлек французские резервы в ту сторону. Чуть позже англичане нанесли главный удар по центру и правому флангу врага — против французов, оборонявших мосты на реке Садора, перерезав единственный доступный путь отступления, главное шоссе на Бильбао и к французской границе.

Том Пиктон, сражавшийся на левом крыле англичан в цивильном сюртуке и цилиндре, бросился в атаку со своей обычной энергией, изрыгая град ругательств, почти в одиночку переправился через реку и пробился к центру вражеских рядов. К полудню испанские партизаны перерезали главную дорогу, ведущую прямо во Францию, а Грэхем напирал на французов несколько левее их центра, где доблестно оборонялся ветеран генерал Рейе. Некоторое время, пока оставалась надежда, французы сражались цепко, отступая на позиции перед городом, но отвага и решительность английских бригад и тренированных португальских кассадоров[5] вскоре сделала сопротивление бесполезным. К пяти вечера отступление с боем начало превращаться в бегство, когда разбитые колонны устремились к единственному открытому для них пути — узкой дороге на Памплону.

Последующие события того вечера поставили крест на всех французских чаяниях в Испании. Поняв, что битва проиграна, все — от короля Жозефа до последнего рядового — думали только о спасении. Бойцы и обозы смешались, и вскоре уже не осталось надежды спасти ценности, пушки и припасы. В сущности, единственное, что уберегло французов от полного уничтожения, — брошенная ими добыча, превосходившая все, что попадало в руки союзников за всю войну. Кавалеристы и пехотинцы, рискующие жизнью ради скромного жалованья, которое обычно задерживалось месяцами, не собирались упускать такую великолепную возможность обогащения, и все, что награбили французы, позволило последним более или менее сплотиться и отступить в сторону Пиренеев. Взятые в тот день военные трофеи включали 151 бронзовую пушку, 415 зарядных ящиков, почти два миллиона патронов, более 40 тысяч фунтов пороха, 56 фур с продовольствием и 44 кузницы. Однако преследователей больше интересовала другая добыча: мешки денег, включая огромный груз золота, только что привезенного для выплаты жалованья солдатам, шкатулки с драгоценными камнями, сокровища искусства, награбленные в испанских замках и монастырях, и всевозможные личные пожитки в саквояжах и ранцах, брошенных беглецами.

С мальчишеской живостью описывая свои приключения в тот вечер, Джонни Кинсайд рассказывает, как он наткнулся на карету, попавшую под огонь; возница забился под экипаж и молился, а внутри сидел подагрический старик в окружении бутылок и провизии. «Никогда еще победителям не доставалась более законная или более полезная добыча, — говорит Кинсайд, — ибо было уже шесть вечера, и, если старый джентльмен еще не обедал, виноват был он сам, в то время как мы ничего не держали во рту с трех утра по неудачному стечению обстоятельств. Один из нас отбил горлышко у бутылки и передал ее мне. Я выпил за здоровье старого джентльмена без малейших угрызений совести. В бутылке оказался превосходный кларет. Если этот джентльмен еще жив, чтобы подтвердить мои слова, боюсь, он откажет нам в чести принадлежать к такому же цивильному ведомству, как то, в котором он якобы числился».

Французские потери составляли всего 8000 человек, но поражение сокрушило их боевой дух. Союзники потеряли более 5000, из них 1400 англичан, но и их моральное состояние было подорвано вследствие резкого падения дисциплины при виде такой добычи. «Мы начинали, — пишет Веллингтон, — с образцовейшей армией, но битва, как обычно, полностью уничтожила всякий порядок и дисциплину. Солдатам досталось около миллиона в деньгах, и в ночь после боя они, вместо того чтобы позаботиться об отдыхе и пище для преследования на следующий день, искали добычу».

Невзирая на временное рассеяние войска («В ходе преследования мы потеряли больше людей, чем враг», — ворчит Веллингтон), французы в Испании были полностью разбиты, и к концу месяца они убрались за границу. Генерал Клозель, один из лучших наполеоновских генералов в Испании (он спас в 1812 году армию, разбитую под Саламанкой), сумел пробиться к границе с 12 тысячами своих солдат. Отставших бросали на дорогах на милость партизанам, которые никогда не утруждали себя взятием пленных. Через две недели после Витории от королевства Жозефа остались только три осажденные крепости и силы Сюше в провинциях Арагон и Каталония, год назад присоединенных к Франции. «Ваше доблестное поведение превыше всяких похвал, — писал Веллингтону принц-регент. — Чувствую, что мне нечего сказать, остается лишь благоговейно вознести молитву Провидению, одарившему мою страну и меня таким полководцем».

Ill

Наполеон, тем летом без отдыха метавшийся между Майнцем, Дрезденом и Прагой, также находил время, чтобы писать своим помощникам, но благодарные молитвы Провидению не фигурируют в его корреспонденции. Поражение такого масштаба не могло выбрать худшего момента, и гнев императора на брата Жозефа и маршала Журдана не знал границ. «Если король Испанский приедет в Париж, — писал он министру полиции, — арестуйте его — он не должен питать иллюзий на этот счет… Наши неудачи в Испании, как вы увидите из английских газет, тем более серьезны, поскольку они нелепы… но они не бесчестят армию. У испанской армии не было полководца и сверхштатного короля. В конечном счете, должен признать, вина лежит на мне. Если бы я послал в Вальядолид герцога Далматинского (Сульта) принять командование… такого бы никогда не случилось».

Военному министру он писал: «Передайте мое неудовольствие маршалу Журдану, отстраните его от всех должностей и прикажите ему удалиться в свой деревенский дом, где он будет пребывать без выплаты жалованья, пока не отчитается передо мной за кампанию». И Жозеф, и маршал Журдан переносили императорское неудовольствие спокойно. Первый никогда не хотел быть королем Испании, а второй, чья военная служба начиналась еще в войне Соединенных Штатов за независимость, где он сражался рядовым, с крайней неохотой позволил вызвать себя из отставки. Он даже не хотел принимать бой под Виторией, и, когда король и маршал торопились по дороге на Памплону, настигаемые английскими летучими драгунами, Журдан, говорят, заметил своему начальнику: