Крушение империи Наполеона. Военно-исторические хроники - Рональд Фредерик Делдерфилд

границы, которые дали знать ликующим союзникам, что Австрия в конце концов высказалась, и Наполеону теперь противостоят соединенные силы семи наций, насчитывающие в одной Германии до полумиллиона человек и 1380 пушек.

Докладывая, что мирные переговоры окончательно сорваны, маршал Удино, известный как один из самых откровенных последователей Наполеона, сказал: «Иными словами, это война! Иными словами, плохо!» Его сразу же изгнали из комнаты, но, узнав, что император оскорбился, Удино засмеялся. «Он скоро об этом позабудет, — сказал маршал. — Я ему нужен». И вправду он оказался нужен Наполеону; через десять месяцев грядущих боев, когда союзники прорвутся через Эльбу, За-але и Рейн до ворот самого Парижа, императору понадобится каждый француз, способный носить оружие.

Глава 7

Чеснок и судьба

I

Есть вещи, недоступные гению. Известно, что величайшие мыслители разгуливают по улицам с незавязанными шнурками — не из-за небрежности или рассеянности, а потому, что их пальцам неведом секрет завязывания узлов. Для Наполеона, который умел почти все, недоступным оставалось искусство верховой езды. Он провел в седле всю молодость и почти всю взрослую жизнь, но так и не научился держать равновесие, подгонять коня коленями и икрами ног, натягивать поводья и вообще держаться так, чтобы тренированная лошадь была уверена в своем наезднике. Снова и снова он падал с седла, порой сильно калечась. Если на его пути попадалась глубокая борозда или кроличья нора, его лошадь наверняка упиралась или спотыкалась, и он нередко летел лицом в грязь. Мальчишка-пахарь, зачисленный в гусары или драгуны, за неделю в ездовой школе становился более опытным наездником, чем стал Наполеон за все время своих войн. Новая кампания требовала от него быстрых перемещений, и, возможно, к концу лета 1813 года он примирился со своим странным изъяном. Теперь его нечасто видели в седле, и передвигался он главным образом в экипаже.

Это был не обычный экипаж, в каких тогда ездили простые пассажиры. Не была это и легкая повозка, какую можно было бы счесть подходящей для бездорожья на обширных полях битв, пересеченных множеством рек. Это была огромная, неуклюжая карета, выкрашенная в зеленый цвет, с двумя сиденьями и особыми рессорами. Ее везли, как правило быстрой рысью или легким галопом, шесть огромных лимузенских лошадей; кроме многочисленного эскорта, при ней состояли два кучера и мамлюк Рустан на козлах. Карета, оснащенная множеством запирающихся ящичков, пятью огромными фонарями, запасом свечей, миниатюрным арсеналом и складной кроватью, представляла собой одновременно и передвижной штаб, и маленькую гостиницу на колесах. Ее проезд через саксонские города и деревни сопровождался шумом и грохотом, словно надвигался тайфун, и ее можно было услышать за полмили, что давало проворным пешеходам время убраться с дороги. Между августом и октябрем 1813 года экипаж императора превратился в демоническую легенду вроде тех, что связаны с историями о привидениях, а генерал Оделабен, той осенью сопровождавший его в стремительных передвижениях между силезской границей и Лейпцигом, был так потрясен и каретой, и ее способом передвижения, что та стала в глазах его и других людей символом личности и судьбы Наполеона.

Всюду, куда бы ни направлялся экипаж, его окружали дежурные адъютанты, конюхи, ординарцы и верховой эскорт, к которым неизменно присоединялись двадцать четыре конных гвардейца-егеря. Четверо егерей двумя парами ехали впереди, расчищая путь. «Остальным из нас, — говорит Оделабен, — всегда грозила опасность сломать шею или переломать ноги». По команде императора вся кавалькада очертя голову устремлялась вперед, сталкиваясь и оттесняя друг друга с узкой дороги, и иногда темп передвижения не снижался даже с наступлением темноты. Адъютанты, находившиеся возле императора, рисковали гораздо больше, чем те, что попадали на поле боя. Затем, по очередному резкому приказу, вся громадная процессия останавливалась, и, когда бы это ни случалось, начиналась процедура обустройства, превратившаяся в настоящий ритуал.

Передняя четверка егерей выстраивалась квадратом, примкнув штыки к карабинам и взяв на караул. Затем квадрат расширялся за счет арьергарда, и никто не покидал своего поста, пока Наполеон справлял естественные надобности или рассматривал врагов в подзорную трубу, используя вместо подставки плечо Коленкура. Когда кортеж располагался лагерем, разводили огромный костер, чтобы его пламя сигнализировало о присутствии императора. Затем устанавливали стол, и все, кроме Бертье — начальника штаба, или того командира, чей рапорт требовался в данный момент, — держались поодаль, а квадрат превращался в полукруг. В ожидании атаки или маневра Наполеон неустанно шагал у костра, нюхая табак, пиная ногой камешки или отшвыривая в огонь попавшиеся щепки. «Он был не способен заняться ничем другим», — прибавляет Оделабен.

Вероятно, из всех, кто сопровождал императора в этих бесконечных поездках, максимум сочувствия заслуживает Бертье, единственный, кого повелитель брал к себе в экипаж. Езда часто продолжалась всю ночь, и сиденье Наполеона превращали в раскладную кровать, на которой он спал здоровым сном ребенка. Но сиденье Бертье не было приспособлено для сна. Ему приходилось сидеть, сколько бы времени ни продолжалась поездка, но, впрочем, может быть, начальник штаба и не нуждался в сочувствии. Александр Бертье трясся на дорогах Европы и Ближнего Востока рядом с Наполеоном семнадцать лет, и, если это занятие иногда утомляло его, он никак этого не показывал. В любое время дня и ночи его костюм был безупречен. И если его спросить о силе и положении любой дивизии Великой армии, он отвечал, не заглядывая в официальные рапорты, хранившиеся в экипаже. Наполеон и даже дорожная карета Наполеона вошли в легенду, но его Санчо Панса еще ожидает справедливого суда истории.

Обе стороны бессовестно воспользовались перемирием для усиления своих армий, но похоже, Наполеон оказался более энергичным. Теперь в его распоряжении находилось около 400 тысяч человек, расквартированных на левом берегу Эльбы, в том числе не менее 40 тысяч кавалеристов. Он также собрал более 1200 пушек, и эти цифры не учитывают гарнизонов крепостей в Польше и Пруссии.

Но, невзирая на это, противостоящие ему силы были колоссальными. В трех армиях союзников числилось почти 200 тысяч русских, около 150 тысяч пруссаков и 40 тысяч шведов, а также сильная ракетная батарея Конгрива — сравнительно новое оружие, обслуживавшееся английским персоналом. В Чехии находилось 120 тысяч готовых к бою австрийцев, но истинная сила союзников заключалась в их гигантских резервах. Если бы дело приняло плохой оборот, они могли бы призвать еще полмиллиона рекрутов, в то время как Франция была обобрана почти начисто, и замену имеющимся войскам взять было неоткуда. Трое самодержцев — царь Александр, Фридрих Вильгельм Прусский и Франц Австрийский — находились на юге вместе с армией Шварценберга, и в грядущих сражениях