Ночник - Денис Драгунский

И все они сделаны по моей руке. С углублениями для пальцев, для моих пальцев!

Встречаю Новый год в какой-то странной полузнакомой компании, за городом, откуда невозможно выбраться.

Сначала говорят: «Ну еще посиди, еще!» А потом кто-то вдруг незаметно уходит, кто-то вдруг напивается и ложится спать, и это как раз тот человек, который обещал отвезти домой или хотя бы вывезти отсюда, добросить до города, до метро, до такси.

Этот напившийся и уснувший человек похож на моего американского знакомого Илью Левина. С бородой и оранжево-смуглым лицом, но сильно моложе. На все мои вопросы и тормошения он сквозь сон машет рукой в направлении окна.

В окне зимний рассвет, и стоит автобус, занесенный снегом. На нем написано «ЗИС» – очень старый автобус. И вся комната тоже старая. Платяной шкаф с косой дверцей – видно, петли расшатались, – с мутным зеркалом, вделанным в дверцу. Зеркало покрыто черными пупырышками изнутри. Остатки бедного пира на клеенке. Раскладушка, на которой спит Илья – вернее, человек, на него похожий. Кто-то еще спит на диване.

Непонятно, где я, как сюда попал и как отсюда выбираться.

Мост через реку Потомак в Вашингтоне. Соединяет собственно Вашингтон, округ Колумбия, и город Арлингтон, штат Вирджиния. Точнее, современный район Рослин в Арлингтоне (стекло и сталь, высоченные дома) и самый старинный район Джорджтаун в Вашингтоне (двухэтажные домики, палисадники, черепица, каминные трубы).

Девяносто четвертый год.

Яркая желто-красная осень.

Осень в тех краях очень красивая.

Высота метров тридцать над рекой. Легкий ветер.

Ощущение полноты жизни. Мне почти сорок четыре.

Точка солцестояния, вершина, «акме» – но еще и плато. Сколько оно еще продлится? Как Ки-Бридж – полкилометра? Сколько это, если пересчитать на жизнь?

Мало, наверное.

Но все равно сейчас – сейчас во сне – очень хорошо, уверенно, весело.

А вот было ли такое чувство тогда, на мосту, не помню.

Коллега по старому «Новому времени» Борис Туманов прислал мне письмо, письменное подтверждение, что разрешает печатать его статьи в моем журнале.

Письмо написано наполовину на компьютере, наполовину от руки. Сложено в длинный фантик и засунуто в мой почтовый ящик.

Во сне слышу красивый баритон Бори Туманова.

Приснилось, что я в Питере и собрался ехать на метро – на станцию Киевская. Мои питерские друзья говорят, что мне нужна именно Киевская. Оказывается, в Питере тоже есть Киевский вокзал. По красной линии.

Схема метро в Петербурге теперь примерно такая: перекрещиваются три линии и еще полукольцевая, которая пересекает три линии на юге, а на севере завершается на обеих диагоналях. В общем, непросто. И очень много пересадочных станций. Одна из главных пересадок называется «Киевская».

Я спрашиваю:

– А где же Киевский вокзал?

– Да в самом центре! – отвечают мне.

Фильм про войну, старый, черно-белый, жестокий, как «Проверки на дорогах», и энергичный, как «Пятеро с неба». Я участвую. Я бегу по мосту. Зима, ветер, обстрел, страшно.

Ужасно чешется живот.

И сваливается с неба целый ворох, целый обвал газет, листовок, каталожных карточек. На них портреты разных людей, мужчин и женщин, и женщины почти все похожи на Александру Сергеевну Хохлову, великую актрису немого кино.

И все эти газеты, листовки и карточки кричат: «У нас тоже чешется живот!»

Я вспоминаю во сне, как я ночевал у Хохловой один раз.

< В семьдесят первом году. Ей было за семьдесят. Она недавно овдовела, плохо себя чувствовала, боялась оставаться одна. Ее внучка не могла ночевать у нее всякую ночь.

Студенты-вгиковцы, которые у нее учились – в мастерской Кулешова и Хохловой, – ночевали у нее по очереди.

А я дружил с этими ребятами, и часто мы все вместе к ней заходили. Она была поразительная старуха. Худая, большеглазая, выразительная. Лицо специально для немого кино. Я видел, как она показывала студентам, как должен упасть человек, раненный в живот. «Не бойся стукнуться затылком!» – кричала она и падала, и стукалась об пол затылком. На стенах висели ее фотографии – обнаженной; это Кулешов фотографировал. И еще в рамке за стеклом балетные туфельки Улановой. Однажды меня попросили у нее переночевать. Потом я шутил: «Я спал с Хохловой!» >

И вот мне снится – это на самом деле было, – как у меня чешутся ноги, пятки. Наверное, у меня были грязные носки. Скорее всего, так. То есть я лег на диване под пледом – в носках, в которых пробегал весь день.

Но пойти в ванную, постирать носки и повесить их на сушилку, вымыть ноги, вообще принять душ мне было неловко. Едва заснул – во сне.

Кто-то меня настырно спрашивает, прямо в ухо, один и тот же вопрос, то шепотом, то громче:

– Деньги есть? Деньги есть? У тебя есть деньги?

Безобразная нищая халупа. Я там живу. Комната, кухня и сортир.

Сортир – цементные стены, цементный пол, делать по-большому и по-малому надо в неровную неширокую щель в этом полу. И сбоку из стены торчит шланг с краном – смывать.

Окна комнаты и кухни глядят во двор. Окна низкие.

Во дворе толкутся какие-то тетки, даже, верней сказать, бабки. Толстые, в серых халатах.

У меня в гостях мои друзья Галя и Виталий. Они лежат на моей кровати – почему-то улеглись на мою кровать.

Я сижу рядом. Мы о чем-то разговариваем. Я зачем-то выхожу во двор, потом заглядываю в окно – готово!

Мои гости занимаются любовью. Я отворачиваюсь и спиной заслоняю окно от бабок, бегающих по двору.

Бабки стараются заглянуть в окно и кричат:

– Драгунский развел разврат, устроил тут дом свиданий, устроил бардак!

Приснилась статья про поэзию, которую надо бы написать.

Приснился вот такой кусок.

Поэт – это человек, выпустивший книгу стихов. Стихи – это текст, в начале которого написано «стихи».

Текст «стихи» – это когда на странице короткие строчки разной длины и разного количества на разных страницах. А вот текст «проза» (то есть текст, в начале которого написано что угодно, но не «стихи») выглядит совсем иначе: на странице длинные строки одинаковой длины и одинакового количества на разных страницах. Это позволяет с первого взгляда отличить «прозу» от «стихов». «Стихи» гораздо легче и приятнее писать, чем читать. «Прозу» – наоборот.