Неизменная любовь - Ольга Горышина

Точно дело в кавалере! И я, покачиваясь от одолевавших меня чувств, дошла до туалета — одна. И одна же долго смотрела на себя в зеркало, пока не пришлось уступить место девушке, которая использовала туалет по назначению, а не для разговора с собственной душой. Нет, в туалет снова хотелось, но в этот раз боль была странной — и виноват в ней был вовсе не вермут.

Боже, среагировать на дурацкий поцелуй почти такого же незнакомца, как четверть века назад, совсем не брезгливостью — это, видимо, признак старости, которая не в радость. Или тело, знавшее ласки только одного мужчины, не в силах самостоятельно понять, что это может быть не рука его законного владельца. Будем считать, что так… Мозг в это время думал о третьей, не выпитой пока, порции вермута. Никак иначе… Снова пересохло в горле, и я дрожащей рукой протянула бармену купюру.

— Повторить?

Я кивнула. Вот же память на лица! Или на акцент? Одно из двух. Или же я единственная, кто заказывал в этот вечер вермут. Скорее всего так оно и есть.

— Сеньора, вы что?

Я чуть не получил стаканом по зубам, когда Паясо резко отодвинул от моего рта мою же руку. Я-то ничего, а вот что позволяешь себе ты?!

— Что ты делаешь?! — так и спросила его я.

— Это третий стакан!

Мой мальчик выглядел как-то по-настоящему растерянным.

— И что?!

Это «со-вот?» я протянула, нагло сложив губы трубочкой, точно собиралась чмокнуть его. Как сделал он недавно. Именно чмокнул. Пусть и в губы, но поцелуем назвать это было сложно. Наверное, испугался в последний момент. Но почему тогда схватил меня за задницу? Боялся потерять равновесие?

Я вырвала руку — к счастью, не расплескав драгоценный вермут. Отпила пока всего половину.

— Хотите вызвать такси? Нам идти далеко.

Он что, совсем того? После трех стаканов вермута я, что ли, должна валяться по канавам, по его мнению? Может, бедненький действительно ни черта не понимает в алкоголе и его воздействии на организм взрослой женщины? Или судит по девчонкам своего возраста.

— Я не пьяная, — произнесла я по слогам.

Не потому что язык заплетался, а потому что хотела наконец достучаться до его незамутненного американского мозга!

— Я даже танцевать еще пойду. Вот только допью…

Но до рта я снова ничего не донесла. Он реально тупой! Или упрямый!

— Слушай, мальчик!

Да, я так и сказала — «бой». А кто он еще? Наглый самоуверенный мальчишка, решивший, что может командовать взрослой женщиной, которая сжалилась над ним в кафе и оплатила две бутылки пива, которые он оказался не в состоянии выпить. Ладно, за вечернюю пиццу и фанту платил он. Мы квиты. И хватит, в конце-то концов, держать мой стакан!

— Это мой вермут. Я за него заплатила.

Пальцы со стекла скользнули на мои и начали поглаживать. Что он делает? Думает, отдерну руку и отдам ему стакан. Пусть даже не мечтает! Чего мне дергаться? Соприкосновение рук всегда приятно, когда руки теплые, а его сейчас аж горячие!

— Сеньор! — это я привлекала внимание бармена и привлекла. — Ун поко дэ хуго дэ наранха, пор фавор.

Испанец понял, что я хочу, чтобы мне налили в вермут апельсинового сока. Мне его плеснули от души и даже кинули в бокал палочку. Я перехватила ее свободной рукой и, смешав сок с алкоголем, толкнула руку Паясо к его губам.

— Пей!

Мальчик уже с минуту, как завороженный, смотрел в мой стакан и сейчас, кажется, даже не отдавая себе в том отчета, сделал глоток. Первый.

— Пей! — я держала стакан у его губ, наблюдая, как дергается кадык на тонкой шее, когда мальчик делает судорожные глотки.

И когда адамово яблоко замерло, я разжала пальцы. Зачем, непонятно. И стакан полетел на пол, чтобы разбиться вдребезги. Этот дурак держал не стекло, а мои пальцы.

Я выругалась по-русски, хотя мой подол почти не пострадал. Бармен стрелой подскочил к нам с метелкой и совком, и я, наплевав что и где у меня будет видно, задрала подол, чтобы стряхнуть капли, которые успели вылететь из стакана в момент падения.

— Мне очень жаль…

Да какое там у тебя «соу-сорри», когда ты смотришь совсем мне не в глаза!

Я вытащила из кармашка сумочки две монеты по два евро и с настоящими извинениями протянула их бармену: за сок и за разбитый стакан.

— Пошли!

Я схватила Паясо за локоть и потащила к выходу.

— Вы хотели танцевать! — запротестовал тот, но не вырвал руки.

Ах, да! И я изменила траекторию движения, врезаясь в толпу на манер ледокола. Паясо летел за мной, как песик на поводке. Строгом. Так с ним и надо, идиотом! Я обернулась и впечатлила кулак ему в грудь — почему руки в кулаках? Да потому что он довел меня до трясучки!

— Давай танцуй! — я кричала свой «лэтс дэнс» почти что голосом самого Дэвида Боуи! — Давай танцуй!

И только тогда Паясо начал выполнять какие-то нервные телодвижения. Пришлось даже опустить ему на плечо руки и повернуть спиной к эстраде, чтобы прожектора не били ему в глаза, если именно из-за них бедняга жмурится. Не плачет же?! Нет!

Теперь я видела сцену и скачущего по ней Осмара — Валерий Леонтьев местного разлива! В штанцах в облипочку, демонстрирующих его мужское — мужское ли? — хозяйство, в распахнутой на груди белой рубашенции. На мускулистом животе болтается огромный кулон — к которому приклеился мой взгляд, точно к шару гипнотизера. Кулон дергался, бегал по сцене, и мой взгляд бегал за ним, пока не наткнулся на огромные глаза Паясо.

— Что? — выкрикнула я, точно в рупор, чтобы перекричать этот долбанный «тиц-тиц-тиц».

— Ничего…

Ничего так ничего… Я поправила на его плечах руки — вернее вытерла о футболку свои малость вспотевшие ладони, и снова уставилась на артиста, то и дело краем глаза цепляясь за красное от светомузыки или еще чего — допустим, стыда — ухо своего кавалера.

Началась новая песня. Третья, что ли, по счету? На этот раз с довольно простыми словами. Даже я их понимала — «киссис», поцелуи… И как заладил одно и тоже, только изредка вставляя между этим противным словом глупые эпитеты. Поцелуи… Я перевела взгляд на Паясо — этот паршивец определенно смотрел на мои губы. Ну, а куда ему еще смотреть — по сторонам? Там люди подчинились команде певца: потянулись губами друг к другу… Или что он там пел? Горячий поцелуй, желанный поцелуй… Сколько у него еще в запасе этих самых поцелуев?

— Просто поцелуй меня…

Я что, сдурела? На уроке английского нахожусь? Зачем я подпеваю чужой песне?

— Ну, давай же. Разреши моим губам коснуться твоих, — следующую строчку повторил уже Паясо.

Мои руки стиснула его плечи, точно я усомнилась в крепости своих ног. Или коленки трясутся не понарошку? Его же пальцы сильнее сжали мне бедра. Губы? Я их не видела. Только глаза. Огромные, как, наверное, черная дыра, и я утонула в них, когда горячий лед чужого поцелуя обжег мои губы.