Богемная трилогия - Михаил Левитин

С появлением лысого зятя все в доме изменилось, он излечил ее, и за это отец не мог не быть ему благодарным. Но сам-то он откуда взялся, в чем причина его влияния и на нее, и на Мишу, что приводит к ним в сад детей самых образованных семейств Тифлиса, о чем они говорят, почему смеются беззаботно?

Конечно, легко быть беззаботным, когда Тифлис, слава Богу, в стороне от войны и революции, но все может кончиться в один момент, большевики не церемонятся с Кавказом.

Что об этом думает Игорь, интересно было узнать, но он неуловим, не поймешь, как он к предмету разговора относится на самом деле, всегда оставляет для себя возможность изменить только что сказанному, может быть, не принимает отца как собеседника всерьез? Отец хотел обидеться, но потом разобрался, что это Игорь не только с ним так, но и с другими.

— Что с вами будет? — спрашивал он Игоря. — С тобой, с Наташей? Миша хотя бы в чужой стране, он вынужден бороться за себя. А вы? Вас же можно брать голыми руками, вы не защищены.

— Почему ты ничего не умеешь? — кричал он Наташе.

— Папа, ты сам говорил, что женщины не должны заниматься ничем, кроме дома.

— Но ты и домом не занимаешься, я окружил тебя поварами, тетками, прислугой, твоя мать была тяжелым человеком, но, если надо, все умела делать сама. А ты все время бредишь, бредишь!

— Папочка, — Наташа заходила к нему с тыла, с какой-то только ей одной известной хитрой стороны. — Я вырасту, я научусь.

— У тебя уже муж, куда еще расти?

Она ласково начинала гладить его по голове, и после двух неудачных попыток отмахнуться отец замолкал. Он любил Наташу, но еще больше свое горе.

А она была — Наташа, ничья Наташа, нет, почему же ничья? Сначала — мамина, потом — братнина, потом — папина, теперь — Игорева. Она очень доверяла тем, кто ее любит, они не бросят ее одну, не допустят никаких перемен в сложной цепочке ее внутренней жизни, никогда не умрут, она давно решила, что, если уж суждено жить без Парижа, пусть лучше будет все как есть. А с тех пор, как появился Игорь…

Он так деликатно вошел в ее жизнь, будто знал эту жизнь наизусть, ничего не изменилось, только солнце сверкало ярче, когда она видела в окно, как он идет по саду и, на секунду остановившись у дерева, подпрыгивает, чтобы сорвать яблоко, но больше всего любила она подглядывать, когда он наклонялся и брюки его натягивались, плотно облегая ягодицы. Ей было стыдно, что она подглядывает за ним, он и без того принадлежал ей, но она подглядывала и подглядывала.

Этим переездом в Тифлис она не принесла ему счастья, но она хотела только хорошего, конечно же, теперь он уйдет от нее. А он все не уходил и не уходил. Кроме Саломеи, его все любили, она не ревновала, его нельзя не любить, и все ждала, когда же уйдет, а после того как он попытался оправдать перед ней маму, вообще поняла, что человека ничто не остановит, если поведет сердце, и здесь бессмысленно сопротивляться. Главное — не сделать ситуацию безнадежной, не вынуждать совершить поступок раньше времени, в чем оба будут потом каяться много лет.

Когда он объяснял ей что-то, не старалась вникнуть в суть, а только лихорадочно гадала, чем это грозит их счастью и скоро ли он намерен уйти.

— Ты, наверное, хочешь бросить нас? — стараясь выглядеть спокойно, спрашивала Наташа. — Мы, наверное, ужасно тебе надоели?

— Да ну тебя в задницу, Наташка! Как это вы могли мне надоесть? — И набрасывался, и начинал тискать ее и зацеловывать ребенка, а они, обе, не отвечали на ласки, а скорее прислушивались к ним, моля Бога, чтобы это длилось вечно.

У нее было много женихов, с самого детства для нее были заготовлены лучшие, среди них даже представители грузинских аристократических фамилий, им не зазорно было породниться с семьей такого уважаемого в Тифлисе человека, как ее отец, до побега матери репутация семьи считалась безупречной. И был двоюродный брат, тоже Миша, в детстве он не участвовал в играх, а стоял в стороне и смотрел на нее, она догадывалась, что ему нравится, и совершенно не знала, что надо делать. Позже он понял, что смущает ее, и всю жизнь приходил к ней только за советом — по любому вопросу: надо ли ему после архитектурного бросать Тифлис и уезжать в другой город, жениться ли на их соседке Гале Антохиной, какое имя дать первенцу?

Она отвечала на все вопросы, лишь бы он ее не спросил ни о чем больше. Он не входил в их компанию, просто двоюродный брат Миша, архитектор.

Она была занята Игорем настолько, что чувствовала способность совершить ради него подлость, и совершила: попросила брата в письме, чтобы часть денег из тех, что присылает отцу на семью, он прислал лично Игорю, потому что у Игоря нет никаких денег, у Игоря ничего нет, ей пришлось вчера пойти одной на бал в американское консульство, потому что ему нечего было надеть, и он предложил ей пойти одной и сослаться, что ему пришлось уехать по делам в Баку, а пока она будет танцевать на балу с красавцем торговым атташе, он останется дома в постели и начнет представлять, что это не атташе танцует с ней, а он, Игорь, и все любуются ими.

Она пошла на бал и почти плакала, когда ее пригласил торговый атташе, не зная, как объяснить этому любезному человеку свое состояние, она пыталась, но не могла представить, что с ней танцует Игорь.

Вот что такое нищета, она просит, очень просит прислать Игорю денег.

Наташа передала все точно, забыла только или не хотела писать брату, что, придя домой в первом часу ночи, дома Игоря не застала, постель была пуста, он вернулся под утро, расспрашивал ее о бале, очень смеялся и сказал, что тоже был на балу, но на таком, где никто не требовал от него фрачной пары.

По вечерам она думала о Париже.

— Тебе необходим шелковый свейтер, — сказала Франсуаза. — Только не жесткий, а мягкий, струящийся, и не узкий, в обтяжку, а широкий, ниспадающий, с отложным воротничком и завязывающимся пояском. Я видела такие на Сан-Мишель. Только будь внимательна и не спутай с подделкой под шелк, такое теперь и у нас случается, обманщиков вокруг много.

— Знаешь, Франсуаза, все так дорого, — робко пожаловалась Наташа. — Хлеб вздорожал в двести раз.

— Цвет лучше темно-фиолетовый, — продолжала Франсуаза. — А вдруг нет, девочка, ярко-синий пойдет тебе больше?

— И масло в шестьдесят, — вздохнула Наташа. — И подштанников у Игоря нет.

— Каких еще подштанников? — возмутилась Франсуаза и потом долго, очень долго не приходила.

«Трактат о сплошном неприличии» он прочел ей в саду под вечер, за кособоким деревянным столиком, размахивая огрызком химического карандаша, который слюнил в поэтическом раже так, что к концу чтения язык его сделался уже совершенно фиолетовым.

«Все одно сплошное бзы-пы-зы. Теперь на рынке не ум, не безумие даже, а просто БЗЫпыЗЫ. Третий том всемирной истории».

Она слушала и смеялась, но почему-то все время оглядывалась — не подслушивает ли отец или соседи, эти неугомонные блюстители нравственности, а она сама слушает или подослана следить за ним, а он читает ей запретные строки, не предполагая, что она способна донести на него? Хорошо, что он читает ей первой, ей, а не своим друзьям, Илье и Кручу, которых он считал самыми талантливыми людьми на свете, а она самыми невыносимыми. Хотя почему первой? Возможно, он прочел им это раньше.