Меня зовут Гоша: история сироты - Георгий Гынжу

– Ну, Гошан, откуда ты их взял? Колись! – Тимик тоже давай давить.

– Свистнул из сумки, – начал им шепотом все рассказывать, – не знаю, чья это была сумка, наверное, какая-то гостья пришла и ушла уже. Да она не спалит, не бойтесь!

– Вот не факт!

– Ладно, давайте, чтоб вы молчали, всем поровну. Тебе тысячу, тебе тысячу и мне тысячу.

Они же мои друзья, а я своих в обиде никогда не оставлял, всегда делился. Пусть тоже будут при деньгах. Заходим мы в класс, типа, такие спокойные. У каждого в кармане по тысяче рублей. Мы самые богатые в классе, да что там в классе – во всем баторе. Можем теперь себе этих жвачек, чупа-чупсов, миринды, кока-колы накупить сколько угодно. Даже не надо будет воровать. Садимся, а еще не начался первый урок, и тут слышим какие-то обсуждения между Галиной Ивановной и другим учителем. Галина Ивановна жалуется, что у нее кто-то что-то свистнул. Валентина Ивановна тоже выходит из нашего класса, присоединяется к ним, они там о чем-то разговаривают. А потом Валентина Ивановна заходит к нам вместе с Галиной Ивановной.

– Итак, мальчики, ни у кого, случайно, в кармане не лежит три тысячи рублей?

Это всегда так начиналось. Я, такой, сижу: «С-сука, хоть бы не сдали, хоть бы не сдали». Пацаны сидят молчат, но я вижу, что Некит как рак краснеет. А Тимик качается туды-сюды на нервах. Но Тимик-то еще нормально, мы с ним постоянно качались. А вот то, что Некит краснеет, это, конечно, палево. По нему всегда можно было сразу понять, врет он или не врет, прячет что-то или нет.

– Ребята, – тут Валентина Ивановна уже к нам троим обращается, – только вы пошли на завтрак отдельно, а не вместе со всем классом. Может, вы видели, кто взял?

– Нет, – я решил, как обычно, не колоться до последнего, – Валентина Ивановна, мы не видели! Мы как сделали всю домашку, сразу пошли кушать.

– Ребят, ну сейчас просто приедет полиция, – опять они этот свой любимый трюк с полицией разыграли.

И все! Тут не выдержал Некит. Поднялся с места.

– Валентина Ивановна, – протягивает ей тысячу, – нате, это не мое!

Следом за ним встал Тимик.

– Валентина Ивановна, нате, – тоже отдает ей тысячу, – это не мое, это Гынжу.

Ну, Некит-то хотя бы промолчал, меня не сдал. Просто сказал «это не мое». А Тимик взял и сдал меня! Друг, называется. И я, такой, сижу: «Ах вы, твари!» Но делать-то уже нечего, встаю и говорю:

– Простите меня, пожалуйста, это я случайно украл, – стою за партой, голову свесил на грудь и тоже вытащил из кармана тысячу, протянул ее Валентине Ивановне, – я больше не буду.

Даже не помню, чтобы меня в тот раз наказали. Просто поговорили, и все. У нас Валентина Ивановна, я же говорю, была святой женщиной. Она никаких наказаний не признавала – сама нас пальцем не трогала и старшаков никаких не вызывала. Могла только словами. Профилактические беседы проводила, и все. А я, кстати, в тот раз даже сам не понял, зачем я брал деньги. За территорию нас тогда еще не выпускали. Если наша питалка заметит, что у меня в пакете всяких сладостей на большую сумму, чем мне выдали, все равно будет разборка. В месяц я мог купить себе что-то на 250 рублей – это карманные деньги, которые нам выдавали. И мы их тратили в один день, а потом опять месяц сидели без всего. А купил бы я, скажем, на 500, все равно это никак не прокатило бы. Мы тогда еще вместе с воспитателем в магазин ходили, все было под контролем. Поэтому я до сих пор не могу понять – на фига я тогда эти деньги взял? Разве что экстрима захотелось, острых ощущений. Больше никаких объяснений придумать не могу. Вот реально случайно, просто сработал какой-то инстинкт.

У воспитателей я больше деньги никогда не воровал. Только таскал у них всякие сыры, колбаски – в общем, еду, которую они для себя покупали и складывали в групповой на подоконнике. Но так я всегда делал.

И еще однажды спер деньги у бедной уборщицы. Она вроде на что-то копила. У нее в тумбочке, в кладовой эти деньги хранились. Приличная очень сумма, кажется, тысяч тридцать. Я не знаю, почему она их на работе держала, а не дома. Может, боялась, что муж-алкоголик найдет и все пропьет или соседи по коммуналке украдут. Но в детском доме, как выяснилось, оказалось совсем ненадежно. Уборщицу эту мы звали тетей Таней – она была у нас еще и банщицей. В будни убиралась, а по пятницам мыла нас в бане, зарабатывала, как могла. Она нормальная такая была, к нам относилась хорошо, никого не обзывала и не обижала. Но для нас она была просто обслуживающим персоналом, никаких чувств мы к ней не испытывали. И вот мы залезли с пацанами в эту кладовую, смотрим, телефон лежит. О, возьмем телефон! Потом еще порылись – увидели деньги. О, деньги! У меня лично такое чувство было, будто я клад нашел. Вот что тут деньги в кладовой просто так лежат? Значит, понятное дело, ничьи. Надо взять. В общем, забрал все – и телефон, и деньги, пошел довольный. А потом оказалось, что телефон не рабочий. Тогда зачем он мне? И про деньги я тоже посидел-подумал. Если я в прошлый раз тысячу рублей не смог сохранить, куда я с такой-то огромной суммой пойду? Накроют, и только хуже будет. Я походил по батору с этими деньгами в кармане несколько часов, почувствовал себя миллионером, а потом пошел и всю эту огромную для меня сумму на место положил. Все-таки совесть почему-то проснулась.

И все, больше я деньги, пока жил в баторе, никогда не воровал. Ни у своих, ни, кстати, на улице. Один раз только, когда уже стал постарше, хотел для галочки спереть у кого-нибудь в метро мобильный телефон. В те времена была такая хайповая штука. В метро же все едут, втыкаются в свои телефоны. А ты, такой, стоишь возле дверки, и вот когда уже все пассажиры вышли-вошли и двери почти закрываются, ты резко выхватываешь у человека из рук телефон и бежишь. Пока он сообразит, что к чему, вскочит с места, двери уже закрыты. Но я это так и не сделал. Все время думал: «Вот выбегу из вагона, а там, на платформе, по закону подлости менты стоят. Поймают меня, и конец. Зачем мне все это нужно? И что тогда будет дальше?

Один раз все-таки обворовал своего друга. Это было еще в младшей школе, в третьем или четвертом классе – спер у Димы Полещикова несколько копеек. Дима после первого класса привез из Италии игрушку – геймбой. Я уже говорил, у нас была в детском доме такая программа – некоторых детей, кто хорошо себя вел, возили на лето в Италию, и там их брали к себе семьи. Саша Старцев, например, уехал потом в Италию навсегда. Многих ребят из нашего батора тоже хотели итальянцы забрать, но тут в стране вышел этот закон, который запрещает иностранное усыновление. И наши – Некит и Дима, например, и другие – в итальянские семьи навсегда уехать не смогли, зато так и продолжали общаться. Каждое лето ездили в Италию. Они даже знакомиться ни с какими приемными семьями русскими не соглашались, потому что считали, что у них в Италии своя семья. И сейчас многие, кому исполнилось восемнадцать и девятнадцать, собираются уехать туда навсегда. Теперь-то они совершеннолетние, никакого усыновления не нужно. Могут жить где хотят. Поэтому и готовятся к переезду, собирают документы. Меня, конечно, с моим поведением никто ни в какую Италию не брал. В общем, геймбой у нас был один, а желающих в него поиграть – много. И Дима Полещиков, у него с детства мозги предпринимателя были, придумал такую штуку: он брал за возможность поиграть с каждого по 50 копеек. Но не себе деньги брал, а складывал их в копилку – чтобы мы собрали деньги на еще одну игру для группы и купили ее. То есть это был такой «общак», священные деньги на новый геймбой. И вот из этой копилки я деньги и спер. Мы тогда вместе с воспитателями выходили в город, заходили иногда в «Фикс прайс» и что-то там могли купить, если карманные остались. Там тогда было «все по 36», и можно было разгуляться. И пепси-кола, и жвачки, и чипсы, и всякая другая ерунда. В общем, я спер из копилки монеты для этих целей. Но меня опять разоблачили. Питалки выяснили, кто взял. И вот тогда я первый раз в жизни получил кулаком по лицу. Димон сильно меня приложил, хотя мы были друзьями. С тех пор я хорошо понял, что у своих брать нельзя. Правда, потом это понимание еще несколько раз «давало сбой», но все же в основном усвоил.