Осторожно, Питбуль-Терье! - Эндре Люнд Эриксен

— Что за дикость — затаскивать деревья в гостиную! — говорю я. — Это противоестественно.

На морде Терье появляется такое грустное выражение, как бывает у сенбернаров.

— А куда ж тогда девать все елочные игрушки? — спрашивает он.

— В помойку!

Я отворачиваюсь и быстрым шагом иду прочь. Из-под подошв летят комья снега. В спину пыхтит Жирдяй-Терье.

— Но ведь все равно нужно место, куда складывать подарки! — говорит он.

— С дерева осыпаются иголки и разлетаются по всей квартире, очень неопрятно, — говорю я.

— Все равно без елки Рождество не настоящее, — гундит свое Терье.

Я останавливаюсь и оборачиваюсь. И как ни стараюсь, а сдержаться не могу: громко и картинно вздыхаю, еще и ухмыляюсь для наглядности. Все вместе должно означать: «Господи, бывают же такие недоумки!»

Терье таращится на меня со страхом.

— По-твоему, как отмечают Рождество в Африке? — спрашиваю я.

— Они…

Терье отчаянно думает, от этого мучения у него аж все лицо перекашивается.

— Наверно, у них… пластмассовые елки, — писклявит Терье.

— А вот и нет!

Лицо Терье каменеет.

— А вот и да! — рычит он.

В ответ я лишь мотаю головой и иду дальше, к дверям центра. Они почему-то не раздвигаются. Стоят, как спаянные. Я отступаю на шаг, подпрыгиваю и машу руками, чтобы помочь датчику меня увидеть, но бесполезно. Двери не открываются.

Вдруг внутри начинают гаснуть огни, и вот уже полная темнота, только горит елка и блестят украшения на ней. Перед хижиной Юлениссе никого нет. Где-то в глубине коридора бродит охранник, и больше ни души.

— Закрыто, — говорит Терье. — Они закрываются в восемь.

Я чувствую, что раздавлен окончательно — внутри меня каша из лопнувших позвоночника, сердца и легких.

А я-то думал, что хуже жизнь уже стать не может. Отчего же. Извольте.

Я со всей дури саданул ногой по дверям. Они только содрогнулись.

Небо серое от снега. Он все валит и валит и выглядит как горькая соль.

Из-за снежной пелены показывается толстое косолапое существо. Оно останавливается и глядит на нас. Это Торстейн, Ватная борода и шапка зажаты в кулаке.

— Терье! — кричит он. — Я пошел!

Терье оглядывается на папу, тут же снова поворачивается ко мне и закатывает глаза.

— Чучело! — цедит он сквозь зубы.

Все-таки я был прав, наверняка у Терье сотрясение мозгов.

— И кстати о елках, — продолжает он. — Сходи в лес да принеси.

Я перестаю понимать.

— Чего?

— Дерево.

— Терье! — орет Торстейн.

— О-о, — стонет Терье и складывает свое оплывшее лицо в престранную гримасу.

— Это же твой отец, — говорю я.

Терье морщит лоб и вращает глазами.

— Спасибо, я в курсе.

И он уходит. Два жиртреста бредут все дальше и дальше в снежную круговерть, пока не пропадают в ней полностью.

В квартире становится все холоднее, я хожу уже в уличной одежде. Мама в домашней лежит под одеялом. Я расставляю по ее комнате стеариновые свечки, чтобы у нее было по-настоящему хорошо и светло.

Стоит мне взглянуть на маму, как она в ответ улыбается. Меня это настораживает. Не в маминых правилах улыбаться по поводу и без.

— И у них не было свечек? — спрашивает мама, улыбаясь.

— Кончились, — говорю я, — сейчас же Рождество.

— Это точно, — вздыхает мама.

Я накрываю ее еще одним одеялом. И все-таки говорю то, что должен:

— Надо позвать электрика.

Мама улыбается и качает головой.

— Никаких электриков мы сюда не пустим.

Голос у нее веселый, вроде бы, но в нем какая-то грусть.

Рождество через два дня. Без тепла и света его не отпраздновать.

— Все устроится. Главное — сохранять оптимизм! — говорит мама с улыбкой. Подозрительно широкой.

Лыжи проваливаются глубоко в снег. Каждый шаг дается с трудом. Если вдруг на пути склон, то непременно сучья в глаза и кусты под ногами. Страшная темень. Особенно между высокими соснами.

Я стараюсь о ней не думать, но это дается с трудом. Темень непроглядная и окружает со всех сторон.

Штаны и пуховик шуршат при каждом шаге. В таких условиях кто угодно вполне может красться за мной по пятам. Хищный зверь. Лесник с ружьем и биноклем. Эти ребята вообще никогда не промахиваются. Сначала палят, а потом разбираются, кто да что. А на самом деле и не разбираются. Стрельнут, а добычу себе заберут. И все дела.

Я направляю луч фонарика на деревья. Тихо совершенно. Ни одна ветка не колышется.

Но уверенным ни в чем быть нельзя.

Я дышу глубоко, я делаю долгие, спокойные вдохи. Вроде бы это должно помогать. Сердце успокаивается, и человек снова становится относительно нормальным.

В лесу раздается хруст, я вздрагиваю и дергаю луч фонарика в ту сторону.

И в свете фонарика возникает Она. Самая красивая елка во всем лесу.

Стоит в сугробе, на ветках холмики снега. Ровные, красивые, опущенные вниз ветви. Красавица.

Вблизи дерево оказывается больше, чем казалось издали.

Я вынимаю из рюкзака пилу, потом разгребаю внизу снег, вжимаю лезвие пилы в ствол и начинаю пилить.

Дело идет медленно.

Ствол жесткий, неподатливый, и он не собирается сдаваться. Но пила вгрызается в него все глубже и глубже. Наконец я элегантно толкаю дерево, и оно падает.

Удивительно, но я совершенно забыл о темноте вокруг.

Я волоку дерево за собой по снегу. Хотя я возвращаюсь по собственным следам, идти трудно. Дерево глубоко уходит в снег. Вдруг оно зацепляется за что-то, дергается и выскальзывает из моих рук. А сам я лечу носом в снег. При этом лыжа утыкается в большой сугроб и замирает в нем намертво.