Звериное царство - Жан-Батист Дель Амо

клетку и ставит ее рядом со своей кроватью. Вдова от возмущения бледнеет, но не говорит ни слова, хотя внутри у нее все кипит: мало им бед и страданий, теперь вот придется терпеть эту грязную тварь, воровку, пожирательницу мертвечины! Был бы жив отец, ни за что бы не позволил ничего подобного, уж скорее вышвырнул бы племянника из дома вместе с вредной птицей.

Женщина творит апокриф о покойном муже, скорбит по «лучшему из людей», прибавляет ему достоинств, переписывает историю. Все как положено: она горюет о человеке, которого сильно любила, вспоминает, какое почтение внушал ей глава семьи, как охотно она подчинялась авторитету этого доброго и очень достойного человека.

Солнце высушило скошенную траву, и крестьяне метали сено в большие скирды. К вечеру их тени превращаются в золотистые горки.

– Каюсь перед Богом Всемогущим, блаженной Марией вечной Девственницей, блаженным Михаилом Архангелом, блаженным Иоанном Крестителем, перед святыми Апостолами Петром и Павлом, всеми Святыми и перед тобою, отче, ибо много грешила в помыслах, словах и делах. Моя вина, моя вина, моя величайшая вина. Поэтому я молю блаженную Марию вечную Девственницу, блаженного Михаила Архангела, блаженного Иоанна Крестителя, святых Апостолов Петра и Павла, всех Святых и тебя, отче, молиться за меня перед нашим Господом Богом, – произносит Элеонора.

В своем черном платье вдова и впрямь напоминает исповедника в сутане. Она смотрит на опущенное долу лицо дочери и приказывает:

– Слушаю тебя, начинай.

Элеонора остается на ферме одна, снимает распятие, висящее на спинке кровати, кладет крест в поганое ведро, задирает подол, приседает и пускает струю на лицо Христа. Закончив, макает два пальца в ведро, вытаскивает оскверненный символ веры, вешает его на гвоздь и кропит мочой постель вдовы.

Несколько следующих дней она проводит в ожидании справедливой кары – ее даже подташнивает от страха, – но ничего не происходит. Подсиненное белье сохнет на веревках, натянутых между деревьями. Крестьяне перевозят сено на фермы и разбрасывают его на гумне. Вороненок прыгает Марселю на палец, мелкими шажками-подскоками добирается до плеча и с удовольствием заглатывает угощение – шарики хлебного мякиша. В день первого причастия Элеонора торжественно клянется себе стать бесчувственной и забыть о Боге. «Отступничество» проделывает в девочке крошечную трещину, дырочку, ранку – она не болит, но и не заживает. Солнце слепит глаза гордых первопричастников, держащих на паперти почти парадный строй.

Ранним утром первого дня лета отец Антуан рывком очнулся от сна, в котором маленькие хористы в белых одеждах целовали и ласкали его, прижимаясь горячими нежными телами. Кюре открыл глаза и увидел на оштукатуренной стене лицо одного из них. Тот висел на кресте, в терновом венце на гладком бледном лбу и в набедренной повязке на чреслах. Распятый пристально смотрел на священника, и тот снова отключился – упал в бездну, в бесконечную, беспросветную ночь.

Тело отца Антуана везут на дрогах к последнему приюту – семейному склепу, где покоятся его отец и умершая родами мать. К ней, незнакомой, мысленно взывал кюре, когда содрогался от мыслей о Страшном суде и оглушающем молчании Всевышнего.

Гроб, покрытый стихарем, медленно удаляется под взглядами собравшихся на площади сельчан, сворачивает за крепостную стену и исчезает.

Ite missa est…[20]

Язвительную шутку встречают взрывами хохота. Древние старухи-плакальщицы возмущенно поджимают губы и возвращаются на поля, стуча сабо.

Лето окончательно утвердилось в своих правах. Дождя не было много недель. Зерновые на полях желтеют, колосья шуршат, откликаясь на зов западного ветра. Земля трескается, воздух вибрирует и мерцает. Вдалеке, на дорогах и пустошах, возникают хрупкие трепещущие миражи. Куры клюют пыль в поисках хотя бы капли воды. Свинья валяется в испарившейся луже. На рассвете пугливые лесные зверушки появляются на опушке, выскакивают на поля, а потом весь день прячутся в норах или в кустах живой изгороди.

В липко-жарком хлеву вот-вот отелится одна из коров. Она лежит на соломе и тяжело вздыхает. Элеонора наблюдает за появлением круглого белого амниотического мешка[21], на секунду ей кажется, что корова сейчас снесет яйцо или огромную жемчужину, но тонкая стенка лопается, и на ноги и фартук вдовы льется полупрозрачная жидкость. Женщина мочит тряпки в горячей воде и прикладывает к бокам животного, щупает твердый живот, гладит по вспотевшему хребту. Она не умолкая говорит с коровой спокойным, тихим голосом. Элеонора держится в стороне, в углу: тон матери ее удивляет, кажется почти непристойным. Замерев, девочка смотрит на мать. Почему она ласкает не свою дочь, а не́тель[22]? Это нечестно! «И в утешениях я нуждаюсь сильнее!»

Вдова окунает руку в масло, сует ее во тьму утробы и «сдабривает» копытца и упрямую головку теленка, потом отсаживается подальше и ждет, отгоняя от лица мух. Она наблюдает за набухшим выменем коровы, движением ее головы при очередной схватке. Наконец появляется мордочка с мутными глазками, корова выталкивает детеныша на свет божий, одновременно освободив желудок от зеленой навозной жижи.

Фермерша встает, хватает теленка за лытки[23] и тянет что было сил, подстраиваясь под ритм схваток, и потеет так же обильно, как «роженица».

И вот уже малыш спокойно лежит на соломе, женщина кладет ему в рот три пальца, выковыривает слизь, вытирает руку о фартук, забрызганный кровью, околоплодными водами и испражнениями. Мухи жужжат и роятся вокруг теленка, а он дышит и созерцает замкнутый полутемный мир хлева, склонившееся к нему лицо женщины, голову матери. Корова уже поднялась на ноги и вылизывает липкую шкурку сына. Из красного разверстого влагалища вываливается послед. Вдова бросает его в ведро и уносит, прижимая к животу.

Оставшись одна, Элеонора скручивает пучок соломы и начинает растирать детеныша, тот вдруг встает на дрожащие ножки и, приняв пальцы девочки за материнское вымя, заглатывает ладошку целиком. Она чувствует горячее волнистое небо, мягкий язык лижет ее руку.

Через несколько дней после смерти отца Антуана его последний «любимчик» хорист Жан Ружас выходит теплой ночью из отцовского дома. Собаки облаивают мальчика, когда он идет по Пюи-Лароку в ночной рубашке с веревкой в руке.

На следующее утро его находят висящим на нижней ветке дуба. Хрупкое тело медленно раскачивается, и лицо то глядит на свет зари, то прячется во тьме ночи, затаившейся под деревом.

Жана хоронят в маленьком, сделанном по мерке гробу. Убитый горем, впавший в ярость отец решает нести его один, на спине. Из дома, где мертвый мальчик провел последнюю ночь с подвязанной челюстью, Ружас-старший идет прямо на кладбище. Двери церкви закрыты и глухи к его горю,