Солоневич - Константин Сапожников

Солоневич умолчал о другом знакомом журналисте «Известий» — Евгении Братине, который был его другом детства (по другой версии писателя — товарищем юношеских лет). Судя по всему, он был «другом» с серьёзными оговорками. Вот характеристика, которую Солоневич дал Братину уже в эмигрантский период жизни: «В царское время он писал в синодальном органе „Колокол“. Юноша он был бездарный и таинственный, я до сих пор не знаю его происхождения, кажется, из каких-то узбеков. В русской компании он называл себя грузином, в еврейской — евреем. Потом он, как и все неудачники, перешёл к большевикам. Был зампредом харьковской чрезвычайки и потом представителем ТАСС и „Известий“ в Москве».

В статье «Трагедия Царской семьи» Солоневич рассказал о любопытном эпизоде, связанном с «другом юности». В поисках заработка и, возможно, журналистской славы Братин решил «воплотить в жизнь» то, о чём постоянно твердила дореволюционная и послереволюционная пресса, — слух, что императрица поддерживала тайные (предательские) связи с немецким Генеральным штабом. Летом 1917 года Братин с таинственным видом рассказал Солоневичу, что «нашёл шифрованную переписку Царицы и Распутина с немецким шпионским центром в Стокгольме». Как раз в тот период работала Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства по делам о преступлениях царского режима. По мнению Солоневича, «положение комиссии было идиотским: никаких преступлений — хоть лавочку закрывай». «Вся страна ждала „разоблачений“. И вот ничего. Абсолютно ничего».

И тут удача: в газете «Республика» (до революции — «Биржевой курьер») были опубликованы документальные доказательства — секретные «телеграммы», «чушь совершенно несусветимая». Газету раскупили моментально. Солоневич вспоминал о тех событиях: «Я был временно приглашён в эту газету ещё в период её „биржевого“ прошлого для постановки в ней информационного отдела. „Республику“ я бросил, но, узнав о сенсационных намерениях Е. Братина, всё-таки поехал к Гутману и честно предупредил: кроме скандала не выйдет ничего. Гутман сослался на тираж. Скандал получился, если и не грандиозный в те времена сплошной „мешанины“, — то, во всяком случае, очень большой. Сравнительно мелкая газета в одну неделю подняла тираж почти до миллиона».

По словам Солоневича, Чрезвычайная комиссия, однако, «обрадовалась до чрезвычайности», — наконец-то хоть что-нибудь. ЧК вызвала Братина. Братин от «дачи показаний» отказался наотрез: это-де его тайна. За Братина взялась контрразведка — и тут уж пришлось бедняге выложить всё. Оказалось, что все эти телеграммы и прочее были сфабрикованы Братиным в сообществе с какой-то телефонисткой.

В статье «Миф о Николае Втором» Солоневич рассказал о судьбе «друга юности» без сочувствия: «Но дело ограничилось только скандалом — из „Республики“ Братина всё-таки выгнали вон — его буржуазно-революционная карьера была кончена и началась пролетарски-революционная — та, кажется, кончилась ещё хуже[32]. Потом, лет двадцать спустя, я обнаружил следы братинского вдохновения в одном из американских фильмов. Так пишется история».

По страницам произведений Солоневича разбросаны сотни реальных персонажей, с которыми он в тех или иных обстоятельствах общался в советские годы. Эти портреты-зарисовки — журналистов, спортивных деятелей, чекистов, профсоюзных работников, писателей, «киношников», нэпманов, сотрудников министерств, «деклассированных» элементов (какого-нибудь беспризорного мальчишки, мечтающего о возвращении «царского режима») — до сих поражают точностью, конкретностью «социального облика» каждого персонажа, безошибочностью языковых характеристик. Судьба каждого из них была достоверно вписана в советские реалии. Глубина проникновения писателя-публициста в «маракотову бездну жизни советского общества» поражала эмигрантского читателя, помогала ему осмыслить суть событий «за чертополохом»[33]…

Среди причин, которые побуждали Ивана Солоневича заняться планами «семейного ухода» за границу, были опасения за Бориса. Органы мёртвой хваткой вцепились в него. Вначале отправили на Соловки за «подпольную скаутскую деятельность», доведя почти до полной слепоты, затем перебросили в Сибирь в качестве ссыльного, а позже — в Орле — пытались через свою агентуру втянуть брата в «антисоветскую организацию», чтобы окончательно захлопнуть ловушку. Борис в письмах, которые передавались Ивану через редкие оказии, намекал: «Мои проблемы, известные тебе, по-прежнему существуют, причём независимо от меня».

Иван не сомневался в том, что органы подбираются и к нему. Рано или поздно он на чём-либо попадётся. А наличие брата-антисоветчика, подпольного организатора скаутского движения, — это хороший предлог для построения следственного «романа». Чтобы не допустить нежелательного развития событий, надо упредить органы, ускорить уход за кордон. С Борисом в одной «команде» (с его-то скаутской школой выживания!) шансы на успех предприятия значительно повышались. Долгие годы жизнь Ивана Солоневича была тесно связана с жизнью младшего брата, который был его главной опорой в житейских, спортивных, издательских, общественно-политических и пропагандистских делах.

В автобиографиях, которые пришлось писать Борису вначале для следователей ГПУ-НКВД, а затем — в эмиграции — для сотрудников полиции и контрразведки РОВСа в Финляндии и Болгарии, он сообщал о себе дозированные сведения, «в зависимости от адресата». От чекистов он утаивал факты участия в Белом движении, от РОВСа и полиции — подробности своей тренерской работы в «Динамо». Борис понимал, что для контрразведки РОВСа его близость к «Динамо» была подозрительной.

Сравнение автобиографий Бориса «для тех и других» даёт наглядное представление о сложных перипетиях его жизни, скитаниях по взбаламученной революцией России, проблеме выбора (с белыми или красными?), опасных играх с ГПУ-НКВД. Он считал важными такие вехи своей биографии, как должность помощника начальника скаутов России С. И. Пантюхова «в чине» старшего скаутмейстера, участие в чемпионатах различного уровня по вольной борьбе, на которых часто занимал призовые места. После двух курсов на кораблестроительном отделении Петроградского политехнического института во второй половине 1917 года он перебрался к отцу на Кубань — «из-за голодной жизни в Петрограде».

В Екатеринодаре работал корреспондентом газет «Свободная речь» и «Единая Россия». Позже устроился преподавателем физкультуры в реальном и техническом училищах. Пригодился также опыт, приобретённый в скаутских отрядах Вильны и Петрограда: он стал начальником городского «образцового отряда скаутов». По собственной инициативе Борис Солоневич пошёл служить в Осведомительное агентство Добровольческой армии (ОСВАГ), совершил несколько «ходок» на советскую сторону.