Короли Вероны - Дэвид Бликст

Казалось, захватить Виченцу проще простого — падуанцев было более чем достаточно, чтобы пойти на штурм внутренней стены и уничтожить охрану. Однако они рассеялись, как стадо баранов. Прославленные воины Падуи сейчас накачивались вином или дрыхли в тенистых садах пригорода, создавая себе дополнительную тень посредством щитов.

Застопорившаяся атака — еще полбеды; настоящая беда состояла в уязвимости армии. Падуанцы не только не выставили постов, но и сняли боевое снаряжение. Даже самые знатные всадники предпочли предаться утехам низших чинов. Лишь несколько воинов оставались при оружии. Граф с отвращением наблюдал невоздержанность падуанцев. Пожалуй, тут не повредили бы специфические методы Асденте, которыми он приводил в чувство солдат, забывших свой долг. По-хорошему эти люди уже не понимали. У Понцино, думал Бонифачо, кишка тонка, чтобы быть полководцем — он слишком заботится о своей чести. Нелепой ошибкой казалось графу пребывание Понцино на посту главнокомандующего. Такой пост человек с совестью занимать не должен.

Винчигуерра да Сан-Бонифачо приблизился к одному из командиров армии Падуи. Джакомо да Каррара, по мнению графа, мог прекратить это безобразие. Каррара беседовал с Альбертино Муссато, историком и поэтом. Что бы ни говорили о враждебности между семействами Каррара и Муссато, сейчас их представители выражали взаимное дружелюбие. Правильный ход со стороны да Каррары. С писателями лучше дружить, а не враждовать.

Каррара был замечательным в своем роде человеком. Еще три года назад против Пса объединились пять знатных семейств. Через год в результате интриг два семейства исчезли как со сцены, так и с лица земли. Да Камино уехал, чтобы вступить в права над городом Тревизо, Нико да Лоццо перешел на сторону врага. Невозмутимый, непроницаемый Каррара, или «Il Grande», остался в гордом одиночестве. Именно он усмирял Падую после переворотов, что произошли год назад. Уже три месяца граф пытался разгадать мысли да Каррары, однако лицо последнего все это время, как, впрочем, и сейчас, выражало полное спокойствие.

Граф не стал утруждать себя поклоном — он просто вмешался в разговор:

— Пора наступать, иначе мы потеряем целый день.

— Ту же мысль сейчас выразил Альбертино, — кивнул Каррара. — Только ему понадобилось больше слов.

Муссато фыркнул.

— Надо сделать так, чтобы Понцино убрался из виду, — продолжал граф, обращаясь к одному Карраре, — и тогда объявить его приказ.

— Он разве что-то приказал? — удивился Муссато.

Каррара усмехнулся.

— Мессэр Винчигуерра имеет в виду, что исчезнувший из виду Понцино не сможет доказать, что он ничего подобного не приказывал.

Муссато вскинул голову.

— Что, если Пес уже здесь?

— Есть сведения от шпионов. Пес сейчас на свадьбе племянника, а его марионетка, Баилардино да Ногарола, уехал в Германию просить помощи. В Виченце остался только брат Баилардино, Антонио да Ногарола.

— А также нечестивая Катерина, сестра Пса, из одного с ним помета, — прошипел Муссато.

Граф оттеснил поэта плечом и встал перед Каррарой.

— Вас, синьор, он послушает.

В разговор вмешался молодой голос:

— А если мы его загоним в шатер, кто тогда даст приказ?

Марцилио да Каррара, смуглый красавец, вырос рядом с дядей. Он смотрел графу прямо в глаза, и молодое лицо его постепенно омрачалось подозрением.

— Марцилио. — Голос старшего Каррары звучал предупреждающе. — Граф Винчигуерра совершенно прав.

— Граф Винчигуерра — веронец, приспешник Кангранде!

Джакомо снова произнес имя племянника, на сей раз укоризненно. Однако граф не нуждался в защитниках. За свою честь он и сам мог постоять.

— Да, я веронец, — спокойно подтвердил он. — И считаю это название самым почетным титулом. Мои предки еще во времена первой Римской республики смешали с грязью твоих. А вот слово «приспешник» ты зря произнес, юноша. Я не приспешник. Я не служу никому, а тем более этому выскочке, этому узурпатору. Я потомок древнего рода. А если ты еще раз назовешь меня сторонником Скалигеров, боюсь, на тебе твой род и прервется.

Помрачневший Джакомо да Каррара натянул поводья.

— Марцилио, мы все здесь для того, чтобы свергнуть Кангранде. Стало быть, мы союзники. Хватит болтать. Пора приниматься за дело.

Бонифачо надел шлем, перешедший к нему по наследству еще от деда. Заостренный кверху и лишенный плюмажа, он по иронии судьбы очень походил на шлем Кангранде. Забрало не опускалось, а закрывалось с двух сторон, как ворота. В шлеме граф странным образом смахивал на собор с широким куполом и облезлым посеребренным шпилем. Бонифачо застегнул забрало, словно дверь захлопнул от недоброго взгляда Марцилио, и бросил:

— Поехали.

С молчаливого согласия старшего Каррары они в конце концов убедили Понцино возвратиться в шатер и там без помех оплакивать погибшую честь. Затем граф и Гранде появились перед армией и огласили «распоряжения подесты». Наконец воины принялись за дело — сломали ворота во внешней стене, выставили караульных пусть не в самом пригороде, но хотя бы по периметру лагеря.

Граф отобрал несколько человек для сноса южных ворот Сан-Пьетро. Он решил, что легче снести ворота, чем сделать отверстие в крепостной стене. Для этого понадобится меньше людей. Граф знал: воины не любят работать.

Поспать Бонифачо не удалось. Веки у него слипались, в голове шумело, дважды он едва не упал с коня, задремав во время наблюдения за процессом ломки ворот. Много лет назад удар меча чуть не отсек графу ногу. Кость срослась неправильно, граф хромал и без коня чувствовал себя неловко. В седле, напротив, он мог помериться силой с двадцатилетним юношей. Остальное не имело значения.

Теперь же годы начали давать о себе знать. Граф не привык к подобной усталости. Поняв, что в седле его невыносимо клонит в сон, граф спешился и сам взялся за топор — вовсе не для того, чтобы выказать солидарность с солдатами, рушащими ворота. Граф надеялся, что от физической работы пройдет сонливость.

Он с размаху ударил огромным топором по бревну, чуть не угодив по петле внутренних ворот. С внешней стороны, под каменной аркой, ворота крушили еще несколько топоров. После следующего удара графу пришлось вытереть пот со лба. Было жарко. Тучи, замеченные им на востоке еще четыре часа назад, кажется, не сдвинулись с места и не обещали прохлады. Граф забрал из шатра свои доспехи, но не имел ни малейшего желания их надевать. Тяжелый нагрудник и латный воротник лежали на расстоянии вытянутой руки, равно как и шлем — он раскалился на солнце и, без сомнения, мог поджарить и лоб, и щеки. Бонифачо не снял металлических наколенников, потому что дело это было непростое. Наколенники позвякивали при каждом взмахе топора, а поврежденная нога ныла под тяжестью металла.

Рядом с графом работал топором молодой Каррара. Граф решил обратить недоверие юноши в шутку.