Когда закроется священный наш кабак - Лоуренс Блок

— Они оба имеют темное прошлое?

— Было бы удивительно, если бы это было не так, верно? — Он усмехнулся. — Это наши постоянные клиенты. Несколько арестов за разбойные нападения, когда они еще были несовершеннолетними. Полтора года назад удрали с места ограбления, но судья посчитал это недостаточным основанием, чтобы дать ордер на обыск. — Ньюмен покачал головой. — Эти чертовы правила, по которым приходится играть. В любом случае, тогда они смылись, в другой раз были пойманы на месте кражи, признались в этом преступлении и получили условный срок. Был еще один случай, еще одно ограбление, тогда исчезли доказательства.

— Исчезли?

— Потерялись или исчезли, я не знаю. Просто чудо, как мы вообще ухитряемся хоть кого-то посадить в тюрьму в этом городе. Нужно, чтобы преступник сам захотел оказаться за решеткой.

— Значит, они совершили несколько краж?

— Похоже на то. И скорее перепродавали барахло по дешевке. Ворвутся в дом, схватят радио, выбегут на улицу и толкнут тут же за пять — десять долларов. Круз еще похуже Херреры будет. Херрера хоть работал время от времени: то на ручной тележке в швейном центре, то ланчи разносил — работа за гроши. Не думаю, что Мигелито вообще когда-либо работал.

— Но никто из них раньше не убивал.

— Круз убивал.

— Что?

Ньюмен кивнул.

— В кабаке была драка, он подрался еще с одним идиотом из-за женщины.

— В газетах ничего не было об этом.

— А дело до суда так и не дошло. Никакого обвинения предъявлено не было. Нашлось с десяток свидетелей, которые утверждали, что погибший первым бросился на Круза с разбитой бутылкой.

— А какое оружие было у Круза?

— Нож. Он сказал, что нож не его. Были свидетели, готовые поклясться, что нож ему кто-то кинул. И конечно, они не заметили, кто кинул этот нож. У нас не было доказательств, чтобы завести дело о ношении холодного оружия, осталось только убийство.

— Но Круз обычно ходил с ножом?

— Скорее бы он вышел из дома без нижнего белья.

* * *

Был полдень следующего дня после того, как я получил полторы тысячи долларов у Дрю Каплана. Этим утром я оформил денежный почтовый перевод и отослал чек в Сайоссет. Я заранее внес плату за жилье за август, погасил один или два счета в баре и доехал по линии Манхэттен — Бруклин до Сансет-парка.

Это еще Бруклин, его западная граница, чуть выше Бэй-Ридж и юго-западнее Гринвудского кладбища. Тогда в Сансет-парке как раз стали появляться особняки. Их строили себе молодые преуспевающие городские специалисты, которых отпугивала манхэттенская высокая арендная плата. Они реконструировали стоящие в ряд старые дома в кварталы для среднего класса. Совсем недавно, когда эти места еще не были освоены подрастающей энергичной молодежью, местное население представляло из себя смесь латиноамериканцев и скандинавов. Самыми первыми сюда приехали выходцы из Пуэрто-Рико, позже присоединились норвежцы, баланс постепенно изменялся: от Европы к островам, от светлых к темным; но этот процесс будет продолжаться еще долгие годы.

Я немного прогулялся вокруг, прежде чем идти на 68-ю улицу, не удаляясь больше, чем на два квартала, от 4-й авеню, главной торговой улочки этого района. Время от времени я оглядывался в поисках церкви Святого Михаила, ставшей моим ориентиром. Здесь все дома были невысокими, лишь некоторые выше трех этажей, поэтому яйцеобразный церковный купол с установленной сверху шестидесятиметровой башней виднелся издалека.

Потом я пошел на север от 3-й авеню, держась правой стороны улицы в тени скоростной автомагистрали, что шла сверху. По мере того как я приближался к улице Круза, я заходил в бары, но больше для того, чтобы проникнуть в атмосферу этих мест, чем для того, чтобы задавать вопросы. Я выпил немного бурбона в одном баре, загрузился пивом в другом.

Квартал, в котором жил Мигелито со своей бабушкой, был именно таким, каким его описал Ньюмен. Здесь было много пустырей, один из них огорожен забором, другие просто засыпаны камнями. Я прошел мимо маленьких детей, игравших в кузове сгоревшего фольксвагена-"жука". Четыре трехэтажных здания, облицованные спереди кирпичом, стояли в ряд с северной стороны квартала, ближе ко 2-й авеню, чем к 3-й. Здания, что примыкали с краев к этой группе, были разрушены, и обнаженные теперь боковые стены выглядели голыми, разве что на нижних этажах красовались граффити.

Круз жил в том доме, что стоял ближе всего ко 2-й авеню и совсем рядом с рекой. В холле подъезда облезала краска и плитка частью потрескалась, частью отсутствовала. Вдоль одной стены висели шесть почтовых ящиков, их замки были сломаны, починены и сломаны опять. На входной двери не было звонка, да и замка не было. Я открыл дверь и поднялся на два лестничных пролета. На лестнице стоял запах съестного, грызунов и ощутимо воняло мочой. Во всех домах, где живут бедные люди, пахнет так же. В этих подъездах умирают крысы, здесь же писают дети и пьяницы. Дом Круза был не хуже, чем тысячи других таких же.

Его бабушка жила на самом последнем этаже в очень чистой квартирке, заполненной изображениями святых и маленькими, с горящими свечками алтарями. Если она и говорила по-английски, то не дала мне этого знать.

На мой стук в квартиру напротив никто не ответил.

Я решил пройтись по квартирам. На втором этаже, прямо под квартирой Круза жила смуглокожая женщина, латиноамериканка, с пятью детьми от года до шести лет. В гостиной работал телевизор и играло радио, еще одно радио было включено на кухне. Дети постоянно носились, и по крайней мере двое из них без умолку плакали и кричали. Женщина была рада помочь, но плохо говорила по-английски, и в такой обстановке было невозможно ни на чем сосредоточиться.

Больше никто на этом этаже на мой стук не ответил. Я слышал, что в квартире напротив работает телевизор, и продолжал стучать. Наконец, дверь открылась. Чудовищно толстый мужчина в одном нижнем белье предстал передо мной, не сказав ни слова, он пошел внутрь квартиры, очевидно приглашая меня следовать за ним. Он провел меня через несколько комнат, заваленных старыми газетами и банками из-под пива «Пабст Блу Риббон», в гостиную, где уселся в продавленное кресло и впялился в какую-то игру. Изображение оставляло желать лучшего, лица на экране становились то красными, то зелеными.

Это был мужчина европейской внешности с прямыми волосами, когда-то он был блондином, но теперь весь поседел. Из-за огромного веса трудно было определить его возраст — что-то между сорока и шестьюдесятью годами. Толстяк не брился несколько дней и, наверное, несколько месяцев не мылся или не менял постельного белья. Воняло от него и воняло во всей его квартире, но мне пришлось задержаться, чтобы задать ему несколько вопросов. Когда я вошел, у него оставалось три банки пива из шестибаночной упаковки. Он выпил их одну за другой, потом бесшумно прошел босыми ногами по квартире и достал новую шестибаночную упаковку из холодильника.

Звали его Иллинг, он сказал — Пол Иллинг, и он слышал про Круза по телевизору. Он думал, что это ужасно, но он не был удивлен, нисколько. «Я прожил здесь всю свою жизнь, — рассказывал он мне, — когда-то здесь были замечательные соседи, приличные люди, уважающие себя и тех, кто живет рядом. Но теперь кругом живут одни бандиты, а чего от них можно ожидать?»