Рогатый папа - Екатерина Лира

Но реальность оказалась куда более шокирующей.

– Когда дети родятся… ты отдашь мне одного из них на воспитание.

Сначала он решил, что ослышался. Но, прокрутив в голове сказанную фразу несколько раз и наконец осознав ее полностью, понял, что старый ублюдок не шутит.

На языке крутились тысячи самых изощрённых ругательств.

– Нет.

– Я предвидел, что ты так ответишь, – засмеялся Игнат. – Ну что ж, если передумаешь, то я пока буду в городе. Звони на этот номер. Договоримся о встрече.

И, не дожидаясь, пока Герман сбросит вызов, отключился первым.

– Все в порядке? – подозрительно спросил Руслан.

– В полном, – прошипел Нагицкий, вставая с кресла. – Позвони, как будут результаты.

Он кивнул на монитор компьютера, а затем встал.

Репетиция у Ирины скоро должна была кончиться, нужно было ее встретить.

Вот только, подъехав к театру и прождав там битых полтора часа, он так и не дождался девушки. Местный консьерж, Федор, должен был проследить за тем, чтобы Ира не покинула работу через черный вход. Тот не позвонил, значит, девушка еще в здании.

Могло ли с ней что-нибудь случиться? Герман побарабанил пальцами по рулю в нетерпении. Она будет не слишком довольна, если встретит ее сам, но, кажется, остальные танцоры уже успели покинуть здание.

С такими мыслями он вышел из машины и, поднявшись по парадным ступенькам, прошел внутрь.

Через парадный вход попасть к узкому коридору, ведущему в репетиционный зал и гримерные комнаты артистов, можно было двумя способами. Первый – непосредственно через сцену, и второй – пройдя в маленькую неприметную дверь под широкой парадной лестницей.

– Есть еще кто в здании? – спросил Герман зевающего Федора, стоявшего неподалеку.

– Так вот только Эльтова и осталась. Сегодня даже оперные закончили раньше. Спектаклей-то сегодня нет. Все по домам разбежались. А она все сидит. Чего сидит… – начал причитать старик.

Нагицкий кивнул ему и вошел в узкий коридор под лестницей.

Невольно облизнулся. Тут даже пахло по-особенному. Чарующая атмосфера, когда много талантливых людей собирается вместе. Кто-то забыл ленты на приставленном к стенке стуле, а вот, сваленный в кучу, валяется забытый реквизит с позапрошлого спектакля.

Уверенным шагом направившись в гримерную, открыл дверь. Шумела вода, а дверь к закутку с душевыми была чуть приоткрыта.

Сердце на миг дрогнуло. Вдруг что-то случилось?

Просто чтобы убедиться, что все в порядке, он сделал несколько крупных шагов, заглядывая в закуток.

Ряд из пяти смесителей, вмонтированных в стену, был отгорожен один от другого лишь легкими фанерными стенками и не имел четвертой стены или двери.

Ирина, слегка ссутулившись, стояла в том, что был посередине. Повернувшись на шум, она сначала испуганно схватилась за полотенце, пытаясь обернуть его вокруг себя.

– Вы что здесь делаете? – она завернула кран с водой.

– Проверяю, чтобы не утопилась случайно, – хмыкнул Нагицкий, уже было разворачиваясь.

Ирина упрямо сжала губы, а затем вдруг тряхнула головой, словно что-то для себя решила. Полотенце на ней мягко полетело на пол, она, нисколько не смущаясь собственной наготы, шагнула назад, снова включая воду.

– Тогда, может быть, потрете мне спинку?

Понятия не имею, сколько я так простояла под душем в странном оцепенении, с чувством полного опустошения. Лишь когда сзади хлопнула дверь, я дернулась, схватившись за полотенце.

Нагицкий стоял у самой двери. На лице было написано явное беспокойство.

– Вы что здесь делаете? – я завернула кран с водой, прижимая к себе полотенце.

– Проверяю, чтобы не утопилась случайно, – съязвил он, но все же отступил на шаг.

«Он сейчас уйдет… или я могу задержать его… – решение нужно было принимать прямо сейчас. – Он же обещал отпустить, если притронется без согласия…»

Я упрямо сжала губы. Готова ли я поступиться своими принципами?

Вспомнился наш разговор у него в кабинете. Когда он намекнул, что терять мне больше нечего.

Разозлившись, я тряхнула головой, принимая наконец решение.

Полотенце полетело на пол. Стараясь не обращать внимания на свою же наготу, я сделала шаг назад, опять включила воду.

– Тогда, может быть, потрете мне спинку? – мой голос прозвучал неестественно. Фальшиво.

Я мысленно сделала заметку. Лучше вообще не говорить. Любое мое слово может быть использовано против меня, а я ведь не должна давать ему согласия.

Герман не шевелился и, кажется, даже не дышал. Он не сводил с меня темного мрачного взгляда. Настолько недоброго, что на миг стало страшно. Понял мой план? Сейчас наорет, ударит, вытащит из душа. Голышом протащит через весь театр, затем бросит в машину, увезет в свой огромный мрачный дом и уже точно никуда не выпустит до самых родов.

Все это в один миг пронеслось в моем воображении. Благоразумие вопило, что нужно капитулировать.

К черту благоразумие. Или, в данном случае, – к фавну.

Взяла в одну руку губку, а в другую баночку с гелем для душа. Звучно щелкнула крышкой.

Герман медленно-медленно облизнулся. Я замечала у него этот жест, он часто сидел так на репетициях и облизывался. Будто мы все для него были лишь кусками мяса разной степени прожарки. Но если на репетициях он пугал меня, то сейчас выглядел дико порочно.

Не глядя, выдавила гель на губку и несколько раз сжала ее, вызывая густую мыльную пену, а затем, отставив баночку в сторону, начала медленно водить губкой по своему телу.

Кожа под взглядом Нагицкого горела не хуже, чем от его прикосновений, под этим тягучим пьянящим вниманием я и сама невольно начала дышать глубже, внутри скручивалась тугая пружина желания.

«Что же я творю?»

Но отступать было поздно. А Герман по-прежнему не двигался, словно завороженный моими движениями.

Руки предательски дрожали, и, чтобы хоть немного расслабиться, я прикрыла глаза, закусив губу. Только шум воды, теплые капли, обволакивающие тело, и мягкая пена.

«Ну же… давай… – мысленно подначила я мужчину. – Неужели тебе не хочется?»

Неожиданно мою ладонь накрыла чужая. Властная, сильная. Губка скользнула из моих рук в его.

Вентиль скрипнул – Нагицкий перекрыл воду, а затем чуть подтолкнул меня к стене. Я не сопротивлялась – послушно прижалась к холодной кафельной поверхности.

Сердце колотилось как бешеное, все внутри предательски сжималось от предвкушения. И я действительно этого желала, хоть и не хотела признаваться даже самой себе.