Рогатый папа - Екатерина Лира

– Так лучше? – хмыкнул мужик, склонив шею сначала влево, до противного хруста, затем вправо. – Но неудобно, ей-богу. Рога сразу жать начинают.

– Унеси его отсюда, – кивнул Герман в сторону Антона. – Придумай, что-нибудь про маскарадный костюм.

Мужчина пожал плечами и, подхватив парня подмышки, потащил его в другую комнату.

Я все еще лежала на диванчике в испачканном платье. Но как только назвавшийся отцом Германа скрылся из виду, то осторожно села.

Сюрреализм какой-то.

Как тогда, на сцене, когда Галю ранило, в голове начала крутиться абсурдно весёлая мелодия.

«Наверное, так и сходят с ума…»

– Ты меня вылечил? – осторожно уточнила я. – Вот этими искрами? Детям больше ничего не угрожает?

– Искрами? – Нагицкий приподнял бровь, удивленно посмотрев на меня. – Хм… с детьми пока все в порядке, но я бы рекомендовал все же показаться обычному врачу. Помогать взрослым не всегда просто. Детям – уже гораздо сложнее. А уж не родившимся детям... Равновесие новой жизни очень хрупко.

– Но сейчас с ними все в порядке? Ты в этом уверен? – это сейчас было самое важное.

– Сейчас да. – он выглядел настороженным. Явно мне не доверял.

– Хорошо, – я облегченно вздохнула. – Тогда… расскажешь, кто вы такие? Надеюсь, про маскарадный костюм заливать не будешь?

Очень надеялась, что это звучит требовательно, а не жалобно.

– А ты как думаешь? – мужчина осторожно присел на краешек дивана.

– Понятия не имею. Если бы ты был наполовину лошадью, предположила бы, что кентавр, – то ли от нервов, то ли от накопившегося напряжения, начавшийся словесный поток остановить оказалось сложно. – Но у тебя и мужика, который утверждает, что он твой отец, – рога. Может быть, ты наполовину козел? Баран? Корова?

– Ты хоть раз видела рога у коровы? – совсем не обидевшись, фыркнул Герман. – Ничуть не похожи.

– На оленьи тоже не похожи. Лосиные? Кажется, тоже мимо. Какой-нибудь буйвол? – я сделала вид, что всерьез задумалась. – Пожалуй, я остановлюсь на козле или баране.

– Почти угадала, – неожиданно подвел итог Нагицкий.

– Что ты сказал? – не слишком вежливо переспросила, не понимая, что он имеет в виду.

– Есть такой балет, на музыку симфонической поэмы Клода Дебюсси.

Нахмурилась. На музыку Дебюсси я знала не так много постановок, и, пожалуй, самой известной была «Послеполуденный отдых…»

Окончание мысли сорвалось с моих губ еле слышным эхом:

– Фавн. Ты… фавн? – это было настолько шокирующим, насколько одновременно очень логичным.

Любитель искусства, вечно окружен танцующими девушками. И эти его Рога и странные манеры.

– Но… как? – если до этого все странности я могла списать на начинающуюся шизофрению, галлюцинации, воздействие наркотиков, которые мне кто-нибудь мог подсыпать, то сейчас неожиданно перевернувшуюся реальность нужно было просто принять.

– Мир не такой, каким иногда кажется, – пожал плечами Герман.

– Если бы всякие там… фавны, существовали на самом деле, об этом бы все давно знали!

– Ну лет двести назад люди примерно то же говорили о микробах. «Если бы они существовали на самом деле, все бы об этом знали!» – последнее произнес с преувеличенной серьезностью.

Взял меня за руку, зажав мои холодные пальцы между ладонями.

Я так была поражена услышанным, что не отреагировала на это, пока он не поднес руки к своим губам, касаясь в невесомом поцелуе.

– Но вы ведь не микробы… – нервно дернулась.

– Суть не в размере. А в том, что все видят только то, что привыкли видеть, – кашлянул он. На лице проскользнули грусть и какая-то скрытая темная печаль. Видимо решил, что руку я убрала из-за брезгливости.

Мне стало стыдно и неловко.

– Что ж. – Он снова кашлянул. – Я рад, что ты передумала избавляться от детей. Но тебе все равно придется пожить у меня, что бы я был уверен в твоей безопасности.

Для меня на сегодня все это было слишком. Это было гораздо больше, чем я могла понять и принять за один вечер. Да и спорить сил не было. Так что просто кивнула.

– Только оставь меня одну. – это все, чего мне действительно хотелось.

Герман кивнул.

– Пойдем, я провожу тебя. – Поднялся, и с шутливым поклоном протянул мне руку. – Не хочу, что бы ты заблудилась. А потом принесу ужин. Не советую лишний раз ходить по дому. Как сказал мой папаша, у нас тут «воссоединение семьи».

Еще никогда прежде я не слышала, что бы словосочетание «воссоединение семьи» использовали как ругательство.

Вчера после недолгих уговоров Герман согласился съездить со мной до квартиры, привезти вещи, чтобы мне не пришлось идти на работу в дурацком красном платье. Заодно я забрала все принадлежности с репетиций.

Правда, сначала он предлагал надеть что-то из того, что было у него дома…

А что могло быть у него дома? Правильно, только то, что оставляли или забывали его предыдущие пассии. По крайней мере, глядя на предложенные вещи, я решила именно так, а потому даже не притронулась ни к одной из них.

Впрочем, сейчас больше всего меня беспокоила не одежда. А чтобы Герман не подъезжал к парковке, а высадил у ближайшей автобусной остановки.

Подумаешь, пройти пару сотен метров.

Но, несмотря на мои настоятельные просьбы, он даже скорость не сбросил, когда мы ехали мимо. Лишь скептическим взглядом окинул выбоины в асфальте и одиноко торчащие тут и там ржавые арматурины, заменяющие бордюр.

Я нарочито демонстративно вздохнула и закатила глаза, на что услышала с водительского места что-то подозрительно похожее на «И как она ещё жива?»

Скрестив пальцы, накинула на себя тонкий платок, который выудила из дамской сумочки, и солнечные очки, водрузив последние себе на нос. Попыталась замотать голову, но не преуспела и на полпути в принципе сообразила, насколько этот киношный способ скрыть свою личность на самом деле безнадёжен.

Сделав глубокий вдох, сгребла с сидения пакет с балетным скарбом и едва не зашипела рассерженной рысью на протянувшего было к нему руку Германа. Тот со смехом отдёрнулся, поднимая руки в защитном жесте.

– Спасибо, ты уже помог на год вперёд, - сквозь зубы пробормотала я и открыла дверцу.

Театр с этого ракурса казался непривычно праздничным. От запасного выхода до остановки было ближе, и я почти всегда пользовалась им.

Парадные двери со всей этой позолотой, лепниной и монументальными колоннами производили на неподготовленного зрителя впечатление не меньшее, нежели само представление. Афиши пестрели красочными нарядами и знаменитыми названиями.