Мочалкин блюз - Акулина Парфенова

Галина Кузьминична же, несмотря на то что ей ни разу не удалось найти изъян в моей работе, не упускала случая прочесть мне небольшую лекцию или поделиться ценным жизненным опытом. Женщина, безусловно, одаренная, изъяснялась она лапидарно и цветисто, поэтому я находила иногда даже удовольствие в этих ее поучениях. Например, однажды она пересказывала мне случай из своей «педагогической» практики.

Одна новая и не в меру строгая учительница привела в кабинет директора шестиклассника-обормота, сына или внука особо важных людей. Жалоба учительницы состояла в том, что указанный недоросль в ее присутствии громко и неоднократно употребил слово «жопа». Кузьминична провела воспитательную беседу с безобразником и приказала ему отправляться в класс. Когда они остались вдвоем с учительницей, сказала ей: «Что ты, Марья Михайловна, без нужды икру мечешь? Что же, по-твоему, жопа есть, а слова нет?» С тех пор Марья Михайловна перестала беспокоить директора по пустякам.

Квартира Тумановых была невелика и не отличалась изысканностью убранства или сложностью оборудования. Были они спартанцы, люди советской закалки и, хотя имели средства, расширять жилье не собирались. Их взрослые дети жили отдельно, самостоятельно и комфортабельно. Зарплата моя здесь была невелика, и я легко могла взять себе на пятницу кого-нибудь другого, тем более что от предложений не было отбоя. Однако симпатия к Аркадию Павловичу удерживала меня на этом месте.

Сегодня никого не было дома.

В кухне на столе я нашла деньги и записку. Учительским почерком Галина Кузьминична извещала меня о том, что Аркадий Павлович умер от инфаркта. Я могу убрать в квартире и получить расчет. Ключи оставить на столе, дверь захлопнуть. Внизу стоял P. S. «Кажется, Аркаша что-то тебе завещал. Если серьезное – не лезь, отсужу».

Я зашла в оружейную и мысленно попрощалась с сокровищами Аркадия Павловича. Жаль, что он не великий воин прошлого, тогда его любимое оружие положили бы вместе с ним в могилу.

Убирать мне решительно не хотелось. Я отсчитала от оставленной суммы ту часть, которая полагалась за сегодняшний день, и оставила ее на столе вместе с ключами.

Холод и пустота навалились на меня. Со мной это не впервые. Я тысячу раз запрещала себе привязываться к пожилым мужчинам, но всякий раз повторяла ошибку. Я выросла без отца и в каждом добром дяде искала родственную душу. Но они либо пытались перевести отношения в нежелательное для меня русло, либо умирали. Вот как сейчас.

В машине я никак не могла согреться и решить, куда поехать, кому поплакаться.

В итоге я решила отложить слезы на попозже. А вместо них поехать в агентство и посмотреть себе кого-нибудь на пятницу. Агентство наше располагается на Мойке в здании недостроенного театра. Его хозяйка – известная театральная актриса и жена еще более известного актера, секс-символа семидесятых, – открыла этот бизнес довольно давно, одной из первых в городе. Кормит ли он их семью, мне не известно, но офис-менеджер Ира вполне довольна и исправно получает зарплату.

Трафик был чудовищный, и я прорвалась в центр только к двенадцати часам. Я поделилась с Ирой своей бедой. Она меня не поняла, но я на это и не рассчитывала. Зато она на выбор предложила мне три варианта работы по пятницам. Старуха кошатница – мать богатого сына. Американская семья с пятью детьми. Одинокий бизнесмен, поехавший на чистоте. Что поехавший – это Ира добавила от себя. Уж слишком дотошно он выспрашивал про моющие средства, которыми пользуются наши работники.

– Я ему сказала, что средства у нас самые профессиональные, но если его не устроит, то он может предложить свои собственные. Я послала ему по факсу твой список на всякий случай.

Сражаться с бесконечной кошачьей шерстью или подтирать детские сюрпризы мне, особенно в моем теперешнем настроении, не хотелось. Я решила остановиться на бизнесмене.

Однако добрая Ира вселила в меня сомнения.

– Будь осторожна, может, он маньяк какой.

– Почему?

– Не может нормальный мужчина настолько зависать на чистоте.

– Ну почему, может, у него бывшая жена была неряхой и теперь он хочет за свои деньги получить идеальный порядок. Что в этом странного? Вполне нормально. Какая у него площадь?

– Двести метров: спальня, совмещенная ванная двадцать метров, гардеробная, кабинет с видео– и фотоаппаратурой, но ее трогать не надо, аппаратуру он сам обихаживает, гостевой туалет, гостиная, кухня, еще одна комната, где хранится требующая ухода коллекция обуви, ну и там прихожая, кладовка для пылесоса. Он хотел бы два раза в неделю. Говорю же – маньяк.

– Отделка из какого материала? Если нержавейка – то откажусь.

– Давай я наберу, а ты сама спроси, что хочешь. Здравствуйте. Из агентства «Алиса» вас беспокоят. У нашего работника есть к вам ряд вопросов, можете ответить? Хорошо. Извините. Во сколько нам перезвонить? Спасибо.

И она протянула мне бумажку, на которой было написано: «Гостев Глеб Сергеевич. 999-00-99».

– Позвони после двух. У него переговоры.

– Сколько, ты говоришь, у кошатницы кошек?

– Шесть. – Ира не поняла перехода темы.

– А площадь какая?

– Девяносто.

– Беру. – Я взяла со стола листок с данными старушки и устремилась на выход.

– А бизнесмен? – спросила Ирина.

– Маньяк, – ответила я и поехала смотреть на кошек.

Анна Витальевна всю жизнь прожила на Покровской площади. Только дважды покидала она это место. В 1942-м, когда ее вместе с двумя младшими сестрами вывезли по Дороге жизни на Урал. И в 1977-м, когда дом, в котором она родилась, и в который вернулась в 1945-м к матери в перенаселенную, но дружелюбную коммуналку, поставили на капитальный ремонт. У нее был выбор: получить маленькую, но отдельную однокомнатную квартиру в новостройке вместе с взрослым сыном или переждать год в резервном фонде и вернуться в отремонтированную, но не отдельную прежнюю квартиру. Она выбрала последнее, хотя девять из десяти женщин, оказавшись на ее месте, поступили бы иначе.

От некогда генеральской квартиры на втором этаже трехэтажного дома с потолками пять двадцать и парадной, в которую мог въехать гренадер на коне и в высокой форменной шапке, отрезали половину. Вход в другую половину сделали с черной лестницы во дворе. От прежних, как попало разгороженных в двадцатые годы во время «уплотнения» одиннадцати комнат осталось только четыре. Две смежные из них после ремонта достались Анне Витальевне и ее сыну, в две другие вселили семьи лимитчиков.

Ленинградцев, как и москвичей, не пощадил квартирный вопрос, и следующие пятнадцать лет Анна Витальевна прожила в осадном положении на самой страшной из войн – коммунальной, начавшейся из непримиримой классовой вражды, которую почувствовали новые соседи, едва увидев их с сыном. Предками Анны Витальевны были нормальные петербургские мещане. Откуда, казалось бы, взялась такая ненависть? Тем не менее, что такое карающая рука пролетариата, Анна Витальевна знала не понаслышке. Холодильник и электроплитка в комнате, ночной горшок, по четыре замка на каждой комнатной двери – это лишь материальные приметы того постоянного стресса, в котором находилась бедная женщина.