Когда убивают футбол: игра по-русски - Марк Фурман

— Насилу отыскали вашего Черкасова, — произнес оперативник. — Он не на этой трибуне сидит, а вон там, напротив ворот «Арбата». Похоже, наблюдает за вратарем. Ревнует.

Он повел их на противоположную трибуну, где сравнительно невысоко, на двенадцатом ряду они увидели Ростислава.

И поныне действующий вратарь сборной России сидел один-одинешенек, укрывшись под темно-коричневым зонтиком. Сесть рядом с Черкасовым не составляло никаких трудов. Места рядом были свободны, однако они решили поначалу присмотреться к нему.

Корначев взглянул на табло. До конца матча оставалось каких-нибудь двадцать минут. Тяжелый намокший мяч вяло перемещался между игроками, грязными после многочисленных падений и, похоже, смертельно уставшими. Левый крайний «Электровоза» пошел подавать угловой, за десяток секунд до этого мяч срезался с ноги кого-то из арбатовцев и улетел за ворота. Умело подкрученный, ярко-желтый шар (только что Андрей сообщил Корначеву, что в дождь используются вот такие яркие цветные мячи), миновав игроков, скопившихся в центре штрафной, и вратаря Лимонова, допустившего ошибку на выходе, улетел к дальней штанге, где его отыскала голова юркого грузноватого грузина Джасая. Чувствуя, что мяч уходит, он решился на прыжок и, пролетев в воздухе пару метров, вместе с мячом влетел в ворота…

Стадион взревел. Над трибунами, где сидели фанаты «Электровоза», вверх взметнулось алое знамя с огромным доисторическим паровозом, послышались звуки трубы.

Черкасов, тоже вскочивший после забитого гола, безвольно опустился на скамью. Отставив зонт в сторону, он сидел под дождем и, скрестив пальцы рук, отрешенно смотрел на поле.

— Самое время, Юрий Владимирович, — Тропников вопросительно взглянул на Корначева. — Чует мое сердце, минута-другая, и он двинет отсюда.

Наконец решившись, они подошли к Ростиславу. Вратарь встал во весь свой немалый рост, мельком глянул на журналистское удостоверение Тропникова.

— Все видели? А ведь сколько раз я Лимону втолковывал, учил его — при намокшем мяче и высоких длинных передачах не спеши выходить из ворот. Он и летит медленнее, будто на парашюте, и падает вниз внезапно, камнем.

Ростислав встал, направился к выходу. На просьбу об интервью как-то нехотя пожал плечами, однако в разговоре не отказал. Похоже, бывшему вратарю «Арбата» требовалось выговориться после игры, пусть и с незнакомыми людьми.

Машина Черкасова — скромная для его ранга, темно-зеленая «девятка», находилась на автостоянке служебного транспорта сразу же за трибунами.

— Садитесь, ребята, — предложил Ростислав, — не возражаете, если закурю. Сгоняем в бар, тут неподалеку. Там и поговорим. Свободный час у меня, пожалуй, найдется.

Хотя бар «Фламинго» был заполнен под завязку, известного вратаря тут знали. Предупредительный официант провел их в небольшую кабину за перегородкой, приняв заказ, быстро принес несколько бутылок ледяного пива и безалкогольную «Баварию» для Ростислава.

— Вратарь сборной не употребляет? — несколько развязно поинтересовался Тропников, решивший взять инициативу разговора в свои руки. Сам криминалист уже успел более чем наполовину опустошить содержимое вместительного бокала.

— Когда как, — коротко ответил Черкасов. — После такого футбола, наверное, придется. Вот доеду до Архангельского к ребятам, поставлю «Жигуль» на прикол, тогда уж…

— А что, Ростислав, разве на базе не сухой закон? — спросил молчавший до того Корначев, заметив, что Виктор явно старается раскрепостить Черкасова и перевести разговор в нужное им русло.

— Для команды, понятно, ни капли спиртного. Ни пива, ни сухого, не говоря о чем-то более крепком. Что касается других: тренеров, врачей, менеджеров, то для них этот закон не писан.

— Но ведь истории известны футболисты, употреблявшие даже перед ответственным матчем, — Тропников продолжал развивать скользкую тему. — Ваши же ребята мне говорили, что некогда в пятидесятых, вратарь московского «Динамо» Вальтер Саная выпивал перед каждой игрой стакан красного сухого, лишь тогда становился в ворота.

— Лично я Саная не знал, в его годы еще даже не успел родиться, но тоже слышал об этом. А вратари, с которыми знаком, нашими и зарубежными, то все, если и расслабляются, то лишь после игры…

В последующие полчаса Черкасов рассказал им об играх в Испании, роскошной четырехкомнатной квартире, которую ему снимал клуб, взаимоотношениях с игроками и тренерами его нынешней команды.

— После Москвы поеду в Альпы, — сообщил он, — там несколько дней покатаюсь на лыжах, вдохну кислорода. Горы укрепляют ноги, а они для голкипера не менее важны, чем хваткие руки. Потом контрольный матч и, если вызовут в сборную, сразу махну в Израиль.

— Какие у вас отношения с Родиным? — Корначев решился, наконец, на первый острый вопрос.

— Сейчас самые, что ни есть официальные, — Черкасов допил «Баварию» и неожиданно закурил сигарету. — Он главный тренер сборной, я — один из трех десятков футболистов. Играть мне за Россию или нет — он решает, а до ухода из «Арбата», в неофициальной обстановке, мы были почти друзьями.

— Жалеете, что ушли? — Тропников добросовестно играл свою роль, делая пометки в блокноте.

— Сейчас, конечно, не жалею. А той зимой мы с ребятами тяжело уходили из «Арбата».

— Что так? Ведь все-таки Европа, повыше, чем у нас футбол, налаженный быт. И наверняка приличные деньги.

Похоже, последним вопросом Тропников вернул собеседника к нелегкому прошлому, которое и сейчас давало знать о себе. Черкасов посмотрел на блокнот Тропникова, тот мгновенно среагировал:

— Не для прессы, просто хочется понять, что произошло, — развел руками Виктор.

После тяжелой паузы, во время которой Корначеву показалось, что вратарь замкнется, Черкасов вдруг начал говорить, тщательно подбирая слова:

— Той зимой мы не хотели уходить из «Арбата». Осенью все играли исключительно дружно, не за страх, а за совесть. Еще бы — шесть побед в шести матчах! На кураже при такой игре можно было замахнуться и на Кубок чемпионов. Но тут вмешались какие-то потусторонние силы. Вы, понятно, в курсе убийства Ницковой? Так вот она, Екатерина Борисовна, фактически и ликвидировала победоносный «Арбат». С ее приходом на Вячеслава Ивановича затмение нашло, и он согласился продать четверых игроков основы за рубеж.

— Знаю, что вы, Ростислав, оказались последним из той четверки, держались до конца, — вполне искренне похвалил его Виктор.

— Да что мое упрямство! — Черкасов с досадой опустил на стол сжатые кулаки. — Если бы одна Ницкова, — следователи насторожились. — Похоже, нас собственная ассоциация подставляет. И если кто начинает прилично играть в России, Европа уже прикидывает, как бы поскорей выдернуть игрока.

— Пшеничный? — удивился Тропников.

— И он тоже. Его за глаза футболисты «Мефистофелем» прозвали.

— Метко сказано, «Мефистофель» русского футбола, — произнес Корначев. — Выходит, в конце концов, все решают деньги. Вот вас продали за пятнадцать миллионов евро.