Психотерапия и экзистенциализм. Избранные работы по логотерапии - Виктор Эмиль Франкл

от проявлений четвертого симптома – фанатизма, – отрицает личность в других. Никто не может превосходить его. Он не слышит ничье мнение, кроме собственного. На самом деле он не имеет своего мнения, а просто выражает общественное мнение, которое, так сказать, имеет его. Фанатизм все больше и больше политизирует людей, хотя на самом деле политика должна скорее очеловечиваться. Стоит отметить, что первые два симптома, то есть эфемерное отношение и фатализм, более распространены в западном мире, тогда как два последних – конформистское или коллективистское мышление и фанатизм – доминируют на Востоке.

Насколько распространены эти черты коллективного невроза среди наших современников? Я попросил нескольких моих сотрудников протестировать пациентов, которые выглядели психически здоровыми, по крайней мере в клиническом смысле, и проходили лечение в моей клинике в связи с органико-неврологическими жалобами. Им было задано четыре вопроса, чтобы выяснить, в какой степени у них проявляются какие-либо из четырех упомянутых симптомов. Первый вопрос позволял выявить эфемерное отношение: считаете ли вы, что имеет смысл действовать, ведь все мы, возможно, когда-нибудь погибнем при взрыве атомной бомбы? Второй вопрос касался проявления фатализма: верите ли вы, что человек – это продукт и игрушка в руках внешних и внутренних сил? Третий вопрос, призванный определить склонность к конформистскому или коллективистскому мышлению, был таким: считаете ли вы, что лучше всего вести себя незаметно? И наконец, четвертый, по-настоящему каверзный вопрос был сформулирован так: верите ли вы, что кто-то, имеющий самые лучшие намерения по отношению к своим ближним, вправе использовать для достижения своей цели любые средства, которые сочтет нужным? На самом деле разница между фанатичными и человечными политиками такова: фанатик считает, что цель оправдывает средства, тогда как мы знаем, что есть средства, которые оскверняют даже самые святые цели.

Итак, из всех этих протестированных людей только один человек оказался полностью свободным от всех симптомов коллективного невроза. У 50 % проявлялись три, если не все четыре симптома.

Я обсуждал эти и аналогичные темы в Северной и Южной Америке, и везде меня спрашивали, чувствую ли я, что такое положение дел характерно только для Европы. Я выдал экспромтом следующий ответ: возможно, европейцы в большей степени подвержены проявлениям коллективного невроза, но сама опасность – речь идет о нигилизме – носит глобальный характер. И действительно, все четыре симптома могут корениться в страхе и бегстве от свободы и ответственности; однако свобода вкупе с ответственностью делает человека духовным существом. А по-моему, нигилизм следует определить как усталость и упадок духа. По мере того как эта всемирная волна нигилизма накатывает с нарастающей силой, Европа предстает в виде, так сказать, сейсмографической станции, которая регистрирует на ранней стадии надвигающееся духовное землетрясение. Возможно, европеец просто более чувствителен к ядовитым испарениям, исходящим от нигилизма. Будем надеяться, что благодаря этому он сможет изобрести противоядие, пока еще есть время.

Я только что упомянул о нигилизме. Хочу отметить, что это не направление философии, утверждающее, что существует только ничто, nihil, и, следовательно, бытия нет. Нигилизм – это отношение к жизни, при котором бытие лишается смысла. Нигилист – это человек, считающий бытие и прежде всего собственную жизнь бессмысленными. Но кроме академического и теоретического нигилизма существует еще и практический, я бы сказал, «бытовой». Сегодня он проявляется как никогда заметно у людей, которые не видят смысла в своей жизни, не признают ее значимости и поэтому считают бесполезной.

В глубине человек, по моему мнению, движим не волей к удовольствию и не волей к власти, а тем, что я называю волей к смыслу – глубоко укорененным стремлением к высшему и конечному смыслу его существования и борьбой за него. Эта воля к смыслу может быть фрустрирована. Я называю это состояние экзистенциальной фрустрацией и противопоставляю ее сексуальной фрустрации, которую так часто расценивают как причину неврозов.

Для каждого времени характерны свои неврозы, и каждое время нуждается в своей психотерапии. Мне кажется, что сегодня экзистенциальная фрустрация играет по крайней мере такую же большую роль в формировании неврозов, какую раньше играла сексуальная. Я называю такие неврозы ноогенными. Ноогенный невроз, то есть тот, что коренится не в психологических комплексах и травмах, а в духовных проблемах, нравственных конфликтах и экзистенциальных кризисах и требует духовно сфокусированной психотерапии. Это то, что я называю логотерапией, в отличие от психотерапии в более узком смысле этого слова. Однако даже в ряде невротических случаев, имеющих психогенное, а не ноогенное происхождение, показана именно логотерапия.

Адлер познакомил нас с фактором, играющим важную роль в формировании неврозов, который он назвал чувством неполноценности. Что ж, мне кажется, сегодня не менее важную роль играет нечто другое – чувство бессмысленности: не чувство того, что твое существование менее ценно, чем бытие других людей, а ощущение, что жизнь больше не имеет никакого смысла.

Современному человеку угрожает мнимая бессмысленность его жизни, или, как я это называю, экзистенциальный вакуум внутри него. В каких случаях проявляется этот так часто скрытый вакуум? В состоянии скуки. И теперь мы понимаем, что Шопенгауэр имел в виду, когда сказал, что человечество, очевидно, обречено вечно колебаться между двумя крайностями – желанием и скукой. Действительно, сегодня скука ставит перед нами (психиатрами) больше проблем, чем влечение – даже так называемое сексуальное влечение.

Проблема скуки становится все более актуальной. Ибо вторая промышленная революция, как называют автоматизацию, вероятно, приведет к тому, что у среднестатистического рабочего высвободятся целые часы для досуга. Рабочие просто не будут знать, что делать с уймой свободного времени.

Но я предвижу и другие риски автоматизации. Когда-нибудь она может повлиять на понимание человеком самого себя и поставить его под угрозу – человек ошибочно начнет уподоблять себя думающей и счетной машине. Сначала он понимал себя как творение – по образу своего Создателя – Бога. Затем наступил век машин, и он начал видеть себя творцом – с точки зрения своего творения, машины: l’homme machine[166], по выражению Ламетри[167]. И вот мы попадаем прямо в век думающих и счетных машин. В 1954 году швейцарский психиатр писал в «Венском журнале неврологии»: «Электронный компьютер отличается от человеческого разума только тем, что он работает сравнительно безотказно, чего, к сожалению, нельзя сказать о человеческом разуме». Здесь нас подстерегает опасность нового гомункулизма. Опасность, что однажды человек может еще раз неверно понять и истолковать себя как «не что иное, как». Согласно трем великим гомункулизмам – биологизму, психологизму и социологизму, человек есть «не что иное, как» набор автоматических рефлексов, совокупности влечений, психического механизма, либо просто продукт экономической среды. Ничего, кроме этого, не осталось от человека, которого в псалме называют paulo minor Angelis[168], таким образом ставя его лишь чуть ниже ангелов. Человеческая сущность оказалась стерта. Мы также не должны забывать, что гомункулизм может творить историю. Более того, он уже сделал это. Стоит только вспомнить, как в недавней истории представление о человеке как о «не что иное, как» – продукте наследственности и окружающей среды, или, как тогда это называли, «Крови и Земли», – подтолкнуло всех нас к историческим катастрофам. Во всяком случае, я считаю, что гомункулистский образ человека – это прямой путь к газовым камерам Освенцима, Треблинки и Майданека. Искажение образа человека под влиянием автоматизации пока представляет собой отдаленную опасность, но ведь наша задача как врачей заключается не только в том, чтобы всякий раз распознавать и по возможности и необходимости лечить болезни, включая психические заболевания и даже болезни, вызванные духом нашего века, но и в том, чтобы предотвращать их, когда это возможно. И поэтому нам должно быть позволено возвысить голос предостережения о грядущей проблеме.

Я уже говорил перед экзистенциальной фрустрацией, что отсутствие знания о смысле существования, которое может сделать жизнь достойной, способно вызвать неврозы. Я уже писал о том, что называют неврозом безработицы. В последние годы все более актуальной становится другая форма экзистенциальной фрустрации: психологический кризис выхода на пенсию. Этим должна заниматься психогеронтология или геронтопсихиатрия.

Чрезвычайно важное значение имеет способность человека направлять свою жизнь к цели. Когда профессиональная задача пропадает из жизни человека, ему нужно найти другие жизненные устремления. По моему мнению, первая и главная цель психогигиены состоит в том, чтобы стимулировать волю человека к смыслу, предлагая ему различные возможности. Они существуют и за пределами профессиональной сферы. Ничто так не помогает человеку выжить[169] и сохранить здоровье, как знание