Любовь и смерть на Лонг-Айленде - Гилберт Адэр
Шрифт:
Интервал:
В тот вечер я отправился на улицу с целью отыскать приличный ресторан и внезапно очутился на Таймс–сквере. К этому времени я ужасно утомился: глаза болели так, словно зрачки мне долго скребли наждаком, в ушах гремела какофония автомобильных гудков и полицейских сирен, визжавших шин и разноязыкого гомона толпы, висевшего в наполненном ароматами ночном воздухе. Водоворот нью–йоркской жизни скорее испугал, чем порадовал меня, шум улиц и блеск неона приводили в замешательство. Я все время чего–то пугался и подозревал в каждом прохожем тайного вора, нацелившегося на мой карман.
Внезапно, прежде чем я успел сообразить, что происходит, путь мне преградил необычайно высокорослый, но притом обладавший заметным брюшком чернокожий человек, босой и расхристанный. Левое ухо его было покрыто запекшейся кровью, правое же недосчитывалось ушной раковины, на месте которой красовался уродливый, бесформенный, непристойно–гротескный обрубок. Негр неуклюже навалился на меня, ухватил за лацканы пальто и начал бормотать сквозь зубы, словно припадочный, одну и ту же бессмысленную фразу, которая, насколько я мог понять, сводилась к бесконечному повторению привычной для него формулы приветствия: «Салют, чувак… салют, чувак… салют, чувак…» В правой руке он сжимал недоеденный хот–дог, завернутый в скомканную промасленную бумагу, с которого на землю капала желтая горчица, напоминавшая жидкий стул, но левая хватко вцепилась в мои лацканы, и ею–то он и тянул яростно меня к себе, в то время как я с отвращением и содроганием увертывался от его горячего гнусного дыхания, насыщенного отвратительной смесью ароматов виски и жареного лука. Вся эта сцена продолжалась несколько минут, пока я не запаниковал и не вырвался на свободу и не обратился в бегство, подстегиваемый раскатами издевательского хохота за моею спиной.
Каким–то мучительным кружным путем, который включал в себя большую часть Бродвея, я умудрился добраться до отеля. Все еще запыхавшийся и дрожащий, я курил сигарету за сигаретой, потом съел заказанный в номер омлет и сразу же рухнул в постель.
На следующее утро, хорошенько отоспавшись, я почувствовал себя существенно окрепшим. Манхэттен искрился от холода. Потрясающий город, нет вопросов — в один прекрасный день я просто обязан исследовать его. А покамест уверенным шагом, сжимая в обтянутых перчатками руках карту, прихваченную в отеле, я направил мои стопы к вокзалу Гранд–Сентрал. Там в маленькой будочке–справочной я ознакомился с расписанием и узнал, что поезда в направлении округа Саффолк — района Лонг–Айленда, в котором, по всей очевидности, располагался Честерфилд, — отходят вовсе не с этого вокзала, а совсем с другого, с Пенн–Сентрал, о существовании которого я до тех пор и не подозревал. Но даже если эта небольшая неудача и стала причиной моего недолгого огорчения, сам факт того, что я услышал из чужих уст название местечка, в котором проживал Ронни, произнесенное с такой легкостью, словно это было место, не окруженное никакой мистической аурой недоступности, реальное, как всякое другое (ведь название его упоминалось в железнодорожном расписании), — так вот, сам этот факт безмерно подбодрил меня. Честерфилд существовал, Ронни жил в Честерфилде — следовательно, существовал и Ронни, и с ним можно было встретиться, так же как и с любым другим человеческим существом, имеющим местожительство.
Таковым рассуждениям я предавался, пробираясь через подземные помещения вокзала к залитому ярким солнечным светом выходу. Под землей, в одной из этих бесконечных мраморных зал, я обнаружил журнальную лавку, в которой, как мне подумалось, я смогу купить английскую газету Я вошел. Прежде чем я успел задать вопрос продавцу, глаза мои приковала к себе стойка, где громоздились десятки, возможно даже сотни, подростковых журналов, к которым я так пристрастился в последнее время и из которых только несколько наименований поступали в продажу в Англии, Да и то через две или три недели после того, как они появлялись в Нью–Йорке.
И вдруг наткнуться на такой клад! Чуть ли не в каждом из них была статья о Ронни, и даже если целью моего визита в Америку было именно избавление от привычки, которую в один прекрасный день я надеялся вспоминать не более как смешной и достойный сожаления этап моего романа с прекрасным юношей, я брал каждый из них дрожащей рукой, разворачивал и с лихорадочным трепетом и восторгом, словно во сне, пожирал оглавление, а затем откладывал в стопку вместе с остальными, которые хотел приобрести.
Наконец у меня в руках очутилось, очевидно, самое свежее издание, поскольку, если верить дате публикации на обложке, журнал вышел только сегодня. Я быстро отыскал в нем статью о Ронни, и сразу же мой взгляд упал на фотографию, окруженную виньеткой из двух сердец, связанных алой лентой, и гирляндами свадебных колокольчиков. На фотографии Ронни держал за руку незнакомую молодую женщину, а заголовок статьи гласил: «Тайная помолвка Ронни Б.!!!» Мое сердце застучало в ребра, я почувствовал, как стопка накренилась, и журналы один за другим, шелестя, заскользили по моему пальто, падая на пол, я начал хватать воздух ртом, пошатнулся и через мгновение лишился чувств.
Когда я пришел в себя, то услышал чей–то вопрос, обращенный ко мне, который звучал так, словно задававший его говорил со мной через длинную свинцовую трубу. «С вами все в порядке?» — помогая мне встать на ноги, спрашивал некто, оказавшийся продавцом, — дородный мужчина лет под пятьдесят, в рубашке с короткими рукавами, жующий окурок сигары. Еще он спросил меня, не вызвать ли врача. Отчаянно желая поскорее замять происшествие, я исхитрился вырваться из его рук с брезгливой и так и не понятой им резкостью.
— Со мной все в порядке, — пробормотал я, прислоняясь к прилавку. — Ради бога, не стоит никого беспокоить.
— Ну, честно говоря, — сказал продавец, внимательно разглядывая меня, — у вас видок так себе, но если вы говорите, что все в порядке, значит, так оно и есть. Всего вам доброго.
И он вернулся на свое место за прилавком.
Мне потребовалось несколько минут, чтобы окончательно собраться с силами. Не пытаясь даже расставить журналы так, как они стояли раньше, я поспешно распихал их по полкам, за исключением последнего, который сообщил мне ужасное известие. У меня все еще дрожали руки, когда я расплачивался за покупку, и я так и не решился посмотреть в глаза озадаченному доброму самаритянину. Сделав всего лишь несколько шагов из лавки, я остановился, нервно огляделся и погрузился в чтение статьи.
Хотя она и заставила меня упасть в обморок, я все еще предпринимал слабые попытки убедить самого себя в том, что это обычное журналистское преувеличение, рекламный трюк, бесстыдные потуги превзойти тираж конкурирующего издания, но беспристрастное изучение убедило меня в том, что сообщение было правдивым. Уже в течение почти трех месяцев (то есть все то время, пока меня сжигала страсть к Ронни) он был тайно помолвлен. Невесту звали Одри. Ей было двадцать три года (на три года старше его), работала она моделью и внешне, на мой взгляд, была ничем не примечательна. Они с Ронни познакомились в Голливуде, где Одри снималась в рекламе пепси. «Новое и восхитительное кино», о котором так дразняще сообщалось в «Жизни звезд», оказалось — о, Ронни, как ты только мог? — «Зудом в штанах — 3». Съемки начинались через шесть недель, так что молодые собирались пожениться на Лонг–Айленде и сразу же вылететь в Калифорнию на съемки. Ронни намеревался на руках перенести невесту через порог шикарного нового кондоминиума, ожидавшего их в Голливуд–Хиллс. Они были еще молоды, возможно, даже очень молоды, но Ронни искрение надеялся, что его многочисленные поклонницы поймут, что, «когда ты так безумно влюблен, как влюблены мы, нет смысла тянуть резину».
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!