Прощай, мисс Совершенство - Сара Барнард

– Пожалуйста, не пойми меня неправильно, – сказал он с тревогой, которую я часто слышала в его голосе, когда мы только начинали встречаться. – Но ты не похожа на человека, который любит цветы.

Но, как я сообщила ему тогда, дело не только в цветах.

Боб говорил: «Каждому в мире нужно свое место». Сад – это мое место.

Я знаю, что мой участок заменяет мне психотерапевта. Я знаю: мои приемные родители тщательно изучили вопрос, когда работали опекунами, и позже, когда решили нас удочерить. Как заботиться о травмированных детях, все в таком духе. Полезные советы по воспитанию «подержанного» ребенка. И вот места вроде моего сада – это буквально первое, о чем пишут в книгах. Выделите место, которое будет их собственным: пусть почувствуют, что им что-то принадлежит. Дайте им что-то, о чем они могут заботиться: это привьет им чувство ответственности. Дайте им что-нибудь вырастить: так они узнают, что могут добиваться успеха.

А я и не против. Я не жалуюсь. Я рада, что Кэролин с Бобом прочли все эти книги; что они из тех людей, кто пытается, пока у них не получится. И я рада, что у меня есть мой сад. Этот участок земли, который принадлежит только мне. До него у меня не было ничего собственного, кроме разве что имени. Впрочем, и его я наполовину потеряла, когда меня удочерили. Мой сад прекрасен, и он только мой.

До встречи с Бобом и Кэролин я ничего не знала про садоводство. Забавно, как дело всей жизни может подстерегать за поворотом – а ты о нем и не подозреваешь. Иногда, когда меня одолевает бессонница и мысли разбегаются в разные стороны, я думаю о том, как запросто я могла бы никогда всего этого не узнать. Если бы меня не взяли под опеку, а потом не удочерили двое садовников, откуда бы я узнала, как ощущается земля под пальцами? Кому еще пришло бы в голову показать мне, как заботиться о растениях? Мы с Дейзи могли попасть к кому угодно; просто так уж сложилось, что у Кэролин с Бобом освободилось место, когда нам нужно было где-то жить.

Я знаю, что мне повезло. Я прекрасно это понимаю. Раньше я думала, что подобные мысли одолевают всех; что все на свете думают о разных «почти» и «могло бы, но не получилось», о счастливых случайностях. О жизнях, которые мы прожили бы, сложись все иначе. Однако когда я спросила Бонни, она посмотрела на меня в таком искреннем замешательстве, что я поняла: для нее семья – это просто данность. Она никогда не думала, что случилось бы, родись она в другой семье. Что, если бы она выросла в Шотландии или в Нью-Йорке? Если бы у нее был брат вместо сестры? Больше я никого не спрашивала, даже Коннора. Может, это такая особенность приемных детей. Или только моя.

Однако я все еще размышляю об этом. Об увлечениях, которых не случилось, потому что жизнь пошла по другому пути. Сколько гениальных скрипачей не играет на скрипке, потому что они выросли в домах, где никто не увлекался музыкой? Или – что еще вероятнее – в домах, где не было денег на скрипку? Я думаю о балерине, которая ни разу в жизни не танцевала, никогда не вставала на пуанты, не сходила ни на один урок. О всех жизнях, которые нам не довелось прожить.

Обо всем этом я размышляю, когда остаюсь наедине со своим садом. Я провожу там добрую пару часов, забывая обо всем на свете среди своих цветников. Мой разум очищается; нервы перестают натянуто звенеть. Я делаю несколько глубоких вдохов, чувствуя привычную податливость почвы под коленями. Я поднимаюсь на ноги и медленно направляюсь обратно в дом.

Обедаю я поздно: поджариваю бутерброды с сыром, открываю пачку чипсов и уношу к себе в комнату. Там я устраиваюсь поудобнее с кошкой на коленях. Она растягивается у меня на ногах, мурлыкая и цепляясь когтями за мою кожу.

Я включаю ноутбук и открываю несколько сайтов с новостями, чтобы проверить, нет ли обновлений. «Дейли Мейл» выложили увеличенную фотографию Бонни и мистера Кона с камер слежения на парковке, подписав огромными буквами: «ГДЕ ЖЕ ОНИ?» Не очень-то изобретательно. Би-би-си опубликовали хронику перемещений с вечера пятницы до середины дня субботы. Это напоминает мне: полиция давно потеряла их след. На сайте «Гардиан» выложена колонка, в которой автор ругает «нас» (мне всегда интересно, кто эти «мы» в авторских колонках) за то, что мы слишком давим на «юных девушек». Там и «сексуализация подростков», и «изобилие порнографии», и «бесконечная погоня за совершенством в мире социальных сетей», и «боязнь не оправдать ожиданий даже самых любящих, лояльных родителей».

А потом еще вот это:

Я перечитываю статью три раза, пытаясь понять, какие эмоции она во мне вызывает. Раз за разом мои глаза цепляются за слово «сочувствие». Мне кажется, люди и так относятся к Бонни достаточно сочувственно. Все эти слова про бунт, про необходимость расправить крылья… Разве это не вежливый способ сказать, что она облажалась? Почему, когда у девочек вроде Бонни наступает «период бунта», люди пытаются их понять? Но если кто-то непохож на Бонни… если не получает пятерок… если у них нет «любящих, лояльных родителей» и если они получают выговоры в школе, то их просто списывают со счетов?

Вот взять меня, например. Я пыталась устроить свой собственный бунт (хотя бы потому, что этого ожидают от «проблемных» подростков вроде меня, что бы это ни значило), но ничего не вышло. Это не принесло мне никакой радости. Все, что я делала – все, что должно было подарить мне ощущение свободы, – только меня запутывало.

Кэролин с Бобом встретили мой бунт во всеоружии – думаю, они готовились к нему с того времени, как удочерили меня, когда мне было девять. Наверняка они подумали, что однажды я непременно стану оторвой. Мы должны подготовиться. Поэтому, когда пару лет назад я начала поздно возвращаться домой, огрызаться, пить и курить, они не удивились. Мои приемные родители решили осыпать меня безусловной любовью и пониманием. И я не только про случаи, когда я кричала на них и слышала в ответ признания в любви. Я имею в виду другое.