Митридат против Римских легионов. Это наша война - Михаил Елисеев

Когда римская армия вступила в Беотию, то понтийских войск там уже не было. Рассудив, что судьба войны будет решаться не здесь, а в Аттике, под стенами Афин и Пирея, Архелай увел союзную армию на юг и стал усиленно готовиться к предстоящим боям, которые обещали быть очень тяжелыми. День и ночь тысячи солдат и горожан трудились на починке городских стен и сооружении новых дополнительных укреплений, свозили в город запасы оружия и продовольствия. Между тем римская армия двигалась по Центральной Греции, и беотийские города один за другим переходили на ее сторону, даже Фивы, самый большой город в Беотии, ранее ставший на сторону Митридата, открыл перед Суллой ворота. Очевидно, эллины прекрасно понимали, что одни, без поддержки понтийских войск, они обречены на поражение, ведь армия царевича Аркафия только приближалась к Македонии, а Архелай увел свои войска на юг, где надеялся разгромить римлян, опираясь на укрепления Афин и Пирея. И потому, не встречая сопротивления, римская армия приближалась к Аттике, где, наконец, должна была войти в боевое соприкосновение с противником.

Но перед этим произошел еще один инцидент, который со всей наглядностью продемонстрировал отношение римлян к эллинам, речь идет об ограблении святилищ Эллады Суллой. К римским полководцам Эпохи Великих завоеваний на Востоке Титу Квинкцию Фламинину и Луцию Эмилию Павлу можно относиться по-разному, на Балканах они тоже разрушали города, резали мирных граждан, десятками тысяч продавали в рабство свободных людей. Но в одном им можно отдать должное, они никогда не покушались на сокровища общегреческих святынь, наоборот, по сообщению Плутарха: «все же они не только не тронули эллинских святилищ, но даже сами пополнили их новыми дарами, почтили и возвеличили» . А вот циник Сулла, для которого не было ничего святого, поступил иначе: «Нуждаясь в больших деньгах для ведения войны, Сулла не оставил в покое и святилища Эллады, посылая то в Эпидавр, то в Олимпию за прекраснейшими и ценнейшими из приношений. Даже дельфийским амфиктионам он написал, что сокровища бога лучше было бы перевезти к нему, у него-де они будут целее, а если он и воспользуется ими, то возместит взятое в прежних размерах». Разумеется, ни о каком возмещении и речи быть не могло, римлянин нагло врал, прекрасно понимая, что тому, за кем стоят 30 000 легионеров, вряд ли откажут. Даже личный друг проконсула эллин Кафис, на которого тот возложил выполнение этого деликатного поручения, не желал подобного для своей страны, а потому стал всячески препятствовать выполнению этого позорного поручения, пугая римского товарища гневом богов. Но в достижении поставленной цели проконсула не могли остановить никакие силы — ни земные, ни небесные, а потому, надавив еще раз на своего несговорчивого друга, Сулла добился выполнения поручения. Но что самое интересное, подобная акция осуществлялась втихомолку и тайно, ибо проконсул отдавал себе отчет, каким будет взрыв негодования в Элладе, когда правда вылезет наружу. «И вот, когда все прочие сокровища втайне от большинства греков были отправлены к Сулле, амфиктионам пришлось, наконец, сломать серебряную бочку, которая одна еще оставалась нетронутой из царских пожертвований» (Плутарх), — как видим римлянин выгреб буквально все из жреческих закромов, не оставив ровным счетом ничего. Улучшив с помощью этого разбоя свое финансовое положение, Сулла, наконец, начал вторжение в Аттику, где должна была решиться судьба всей войны.

Как уже отмечалось, предвидя все трудности предстоящей борьбы, Архелай к ней тщательно готовился. Несмотря на то, что крепостные стены Пирея были достаточно высоки (17,5 м) и сложены из больших четырехугольных камней еще во времена Перикла, их следовало где-то подновить, подправить или надстроить на них дополнительные укрепления. Стратег понимал, что сил, чтобы удержать Пирей, у него достаточно, он верил в своих солдат и свое воинское искусство, но в то же время он не мог не замечать одного существенного изъяна в предстоящей кампании, который мог оказать значительное влияние на ее дальнейший ход. Дело в том, что, имея достаточно войск, чтобы отразить вражеские атаки на Пирей, Архелай не обладал ими в той степени, чтобы оказать существенную помощь Афинам, а ведь в случае их падения, оборона порта теряла стратегический смысл. Поэтому ему оставалось лишь надеяться на то, что городу удастся продержаться до тех пор, пока с севера не придут новые армии Митридата, и по мере своих сил оттягивать на себя вражеские войска. Когда же на территории Аттики появились римские легионы под командованием Суллы, то стратег был полностью готов к предстоящим боям и с нетерпением поджидал своего врага.

Подойдя к Афинам, римский полководец часть своих войск отрядил для осады города, а сам с основными силами явился под стенами Пирея, рассудив, что главная для него опасность исходит именно оттуда. Хотя главный интерес для проконсула представляли именно Афины, это было четко засвидетельствовано Плутархом. «Дело в том, что Суллой овладело неодолимое, безумное желание взять Афины — потому ли, что он в каком-то исступлении бился с тенью былой славы города, потому ли, что он приходил в бешенство, терпя насмешки и издевательства, которыми с городских стен ежедневно осыпал его, глумясь и потешаясь над ним и над Метеллой (женой Суллы), тиран Аристион» . В том, что осажденные со стен оскорбляют осаждавших, нет ничего удивительного, наверное, еще со времен самой первой осады в истории человечества эта традиция не прерывалась. Возможно, здесь играло свою роль и болезненное самолюбие Суллы, но, на мой взгляд, дело было несколько в другом. По своему историческому значению, Афины превосходили Карфаген и Коринф — величайшие города Древнего мира, которые в 146 г. до н. э. сровняли с землей римские полководцы Сципион Эмилиан и Луций Муммий. Вполне возможно, что проконсул желал, захватив древний город, превзойти славой предшественников, только в отличие от них он его разрушать до основания не собирался — времена были уже не те. А вот разграбить, поживиться наследием великой греческой культуры, такой эстетствующий человек, как потомственный аристократ Сулла, мог себе позволить вполне — отсюда и маниакальное желание непременно овладеть городом. Однако прежде чем приступать к штурму Афин, консулу было необходимо решить проблему понтийского гарнизона в Пирее, чем он собственно и занялся.

Но как только римские легионы подошли к Пирею, римский военачальник, как и многие полководцы и до и после него, не избежал искушения взять город с ходу, а потому, как только были готовы лестницы, послал свои войска в атаку. Легионеры волной прихлынули к стенам Пирея и ринулись по лестницам вверх, но там их уже ждали — понтийские гоплиты сбрасывали римлян ударами копий, рубили кривыми мечами, сбивали камнями и дротиками. Римский натиск захлебнулся в собственной крови, но Сулла вновь погнал свои легионы на приступ, и сражение возобновилось с прежней яростью. Битва продолжалась целый день, но римская храбрость так и не сумела сломить понтийскую доблесть, и римский проконсул, смирившись с неудачей, велел трубить отход. Словно раненый зверь, отползала римская армия от стен Пирея, а затем, построившись в походную колонну, отступила в Элевсин и Мегару, где Сулла занялся приведением в порядок своих потрепанных частей. Первый раунд остался за Архелаем, но стратег понимал, что это только начало долгого противостояния.