Найденыш - Шарлотта Бронте

— Манфред, — промолвил Колочун, подходя и заключая его в объятия, — что повлекло тебя в эту обитель тягостных воспоминаний?

— Новое бедствие, брат мой, и оно переполнит душу одного из предстоящих здесь скорбью горшей, чем та, память которой скрывает сия гробница.

— Что ты хочешь этим сказать, досточтимый отец? — приступая к нему, спросил герцог Веллингтон. — Твои загадочные слова повергают меня в трепет.

— Я отвечу тебе, но приготовь душу свою к страшному удару. Тот сын, в котором была твоя слава и гордость, в ком сосредоточились все твои надежды, вся твоя нежность, мертв. Хладное тело маркиза Доуро покоится в этом роскошном мавзолее.

— Отец, — торопливо прервал его герцог, — ты грезишь, ты грезишь. И неделя не прошла, как я покинул моего сына в превосходном здравии.

— Ты знаешь, брат, — обратился маг к Колочуну, — правду ли я сказал.

— Страшную правду, — прозвучало в ответ, и слеза заструилась среди морщин говорившего. Сомневаться долее было невозможно. Пепельная бледность мгновенно покрыла черты герцога, губы его задрожали и глаза вспыхнули, когда он воскликнул:

— Этот удар исходил из ада. Небеса не сокрушают так!

Я не дерзну описывать далее страдания отца, столь глубокие и мучительные, что мое перо бессильно их передать. Долгое время герцог пребывал в почти беспросветном отчаянии. Сидни, в свою очередь, страдал вряд ли менее, ибо в маркизе утратил первого и единственного друга. Душу, поглощенную горем, едва ли хоть раз посетила та забота, что привела его на Философский остров. Даже горечь разлуки с любимой отступала перед утратой товарища.

Однажды, после шести недель, проведенных в тоске и печали, когда герцог и Сидни молча скорбели в одном из помещений замка, Манфред прислал сказать, что желает немедленно видеть их у себя. Совершенно невероятное зрелище предстало им, когда они вступили в парадный зал. Колочун и маг восседали каждый на своем троне. По одну сторону от них стоял маркиз Доуро, возвращенный к жизни, блистающий обновленной пригожестью и силой, по другую — лорд Эллрингтон и Монморанси, соответственно красивый и безобразный, какими и были всегда.

Отец и сын крепко сомкнули объятия. Сильнейшее волнение не сразу позволило герцогу заговорить, но он быстро совладал с чувствами и, обернувшись к мудрецу, взглядом испросил объяснений. В немногих словах они были ему даны. Утром, как узнал герцог, двое старцев, прогуливаясь в Роще слез, были потрясены чудовищным громовым ударом, грянувшим у них над головой. Воззрев наверх, они узрели в разверстых небесах четырех Верховных Духов[29], правящих судьбами нашего мира.

— Смертные, — вскричали Верховные Духи громче грома, — мы, в своей неисповедимой милости, подвиглись к состраданию вашими непрестанными стенаниями. Хладное тело в сей могиле воздохнет вновь дыханием жизни, коль скоро вы торжественно поклянетесь, что ни он, ни кто из его родных не станет мстить губителям, ибо воля великого Брани, чтобы убийцы также ожили.

— Клянемся, — воскликнули без колебаний оба мудреца, — что и волос не падет с их пропащих голов.

Едва отзвучали эти слова, Духи исчезли под раскаты десяти тысяч громов. Сгустилась непроглядная тьма, почва под ногами заходила ходуном, словно сотрясались земные недра. Когда же вновь засиял свет, старцы увидели маркиза, стоящего у мавзолея, и выходящих из леса лорда Эллрингтона и Монморанси.

Вечером после счастливой развязки Сидни рано удалился на покой вместе с дорогим его сердцу Артуром. Недолгое время они лежали, обсуждая последние волнующие происшествия, но маркиз наконец заснул. Тщетно Эдвард пытался следовать примеру товарища. Душа его пребывала в неизъяснимо приятном волнении, никакой силой он не склонил бы себя ко сну. Юноша встал и, подойдя к окну, залюбовался безмолвным спокойствием ночи. Луна и звезды сияли в небесах, чью глубокую чистую синеву изящно подчеркивали редкие жемчужные облачка, застывшие в пронизанной светом атмосфере. Зрелище это почти успокоило биение его сердца, когда дверь комнаты мягко отворилась.

— Эдвард, — сказал герцог, ибо вошедший был именно он, — час настал. Следуй за мной.

Сидни повиновался без звука. Они оставили замок и направились в Рощу слез. Ни шорох листа, ни вздох зефира не нарушал полнейшей тишины, пока они пересекали уединенный лес. Из тени нависших ветвей Эдвард и его вожатый вышли на прогалину. Перед ними неясно высилась гробница, подобно колоссу, наполовину скрытому непроницаемой тенью, наполовину залитому потоком лунных лучей. В пьедестале, или основании, виднелось нечто вроде двери. Они вошли, затем, преодолев длинную винтовую лестницу, оказались на широкой площадке, огражденной черными мраморными перилами. Посредине помещался стол из того же камня, поддерживаемый четырьмя резными опорами. На нем покоился гроб, накрытый пурпурной бархатной мантией, расшитой золотом, с изображением короны и герба. В ногах и возглавии гроба два золотых канделябра горели изумительно чистым и ярким пламенем. Герцог взял Эдварда за руку, подвел к столу и откинул край покрывала, чтобы видно было крышку гроба.

— Здесь лежит твой отец. Читай — и узнаешь, какого древа ты отпрыск.

Сидни наклонился, дрожа от страстного нетерпения. Слезы застилали глаза, когда он разбирал начертанные знаки: «Здесь почиет Фредерик Великий[30], герцог Йоркский, король Двенадцати. Пал, сражаясь в битве у Розендейлского холма 24 мая 1810 года. Деяния его не нуждаются в эпитафиях».

— Боже! — вскричал Сидни, падая в объятия герцога.

Он пришел в себя не сразу. Едва приоткрыв глаза, он произнес:

— Я спал, или это ослепительная явь?

— Это явь. Ты более не мистер Сидни, ты принц Эдвард Йоркский.

— Ради неба, молю вашу светлость разъяснить эту поразительную, эту неправдоподобную загадку.

— Не волнуйся, Эдвард, я все объясню. Твой прославленный отец, как тебе известно, высадился на брегах Африки с небольшим, но отважным отрядом из двенадцати человек. Он был встречен яростным отпором полуварваров-туземцев, однако почти при всяком столкновении разбивал их вопреки неизмеримому численному превосходству. Продолжая триумфальное наступление, Фредерик достиг гор Джебель-Кумр[31], где обитают джинны. Здесь он встал лагерем, и здесь произошло событие, главным образом касающееся тебя. Твой отец всегда выделял меня особым предпочтением, не по моим заслугам, но исключительно от природной доброты щедрого сердца. Во дни мира он называл меня другом, во время войны — правой рукой. Однажды, когда мы располагались в Джебель-Кумр, он пригласил меня на краткую прогулку с исследовательской целью. Мы вышли одни, без сопровождающих, и много часов блуждали в пугающе диких, необитаемых местах, возможно, никогда ранее не слышавших звука человеческих шагов. Когда солнце начало снижаться, мы вступили в довольно обширную лощину. Не стану скрывать, я испытывал близкое к страху чувство, когда стоял на дне и взирал снизу вверх на отвесные склоны, обступившие нас со всех сторон; тесное ущелье, через которое мы прошли, виделось отсюда узким просветом. Скалы громоздились на скалы, вздымаясь на высоту не менее тысячи футов. Синее небо словно возлежало на их недосягаемых вершинах, как будто спустилось вниз, в их раскрытые объятия. Мы замерли без движения и благоговейно созерцали грозную картину, когда сверху из скалы, на которую мы оба опирались, донесся жалобный стон и нежный голос на испанском языке взмолился о помощи. К счастью, мы понимали этот язык.