Магеллан. Великие открытия позднего Средневековья - Фелипе Фернандес-Арместо

Эратосфен насчитал 252 тысячи стадиев (полагают, что стадий соответствует примерно 200 метрам), а последующие географы Античности этот результат уменьшали: Посидоний до 240 тысяч, а Страбон – до 180 тысяч[168]. Та же тенденция к общему уменьшению цифр продолжилась и при Колумбе. Самым маленьким оказался его же результат, на 20–25 % уступавший реальному значению[169]. Парадоксально, что полушарие, которое открыл Колумб, попросту не поместилось бы в такой маленький мир, который он себе представлял. У других современников вычисления размеров земного шара тоже не так уж отличались. Особенно известны результаты, полученные флорентийским ученым Паоло Тосканелли и изготовителем Нюрнбергского глобуса 1492 года, приписываемого Мартину Бехайму: оба недооценили размер примерно на 13 процентов[170]. Предположительный успех первого путешествия Колумба убедил многих экспертов, что его вычисления верны. Однако это было только первое впечатление: затем наступило отрезвление – стало ясно, что Колумб никак не мог добраться до пределов Востока[171]. Если говорить о последователях Колумба, то Висенте Яньес Пинсон и Америго Веспуччи определенно думали, что достигли в своих путешествиях Восточной Азии[172]. Папа римский не ставил под сомнение тот факт, что Колумб приблизился к Индии. Так, образ мира, созданный Колумбом, отвечал современным ему представлениям, несмотря на всю абсурдность предположения, что до Азии можно добраться после, преодолев всего 4000 километров (приводим его данные к современным единицам). Ложный оптимизм по-прежнему заставлял путешественников недооценивать расстояния, а картографов – ошибочно их отражать на картах. Даже в 1524 году, после того как Магеллан доказал огромные размеры Тихого океана, Фернандо Колумб по-прежнему на полном серьезе цитировал расчеты отца, согласно которым длина окружности Земли составляла 5100 лиг, то есть 36 000 километров[173].

Упорно сохранявшееся представление о сравнительно небольших размерах земного шара, непостижимое с точки зрения реальности, становится понятным, если принять во внимание переговоры между Испанией и Португалией о разделе мира. Как отмечал Фернандо Колумб, чтобы правильно разделить мир, «мы должны сначала понять и определить, насколько он велик»[174].

Космографические диспуты оказывали значительное и в основном отрицательное влияние на дипломатию.

Когда после первого путешествия Колумба встал вопрос о необходимости раздела мира, единственным посредником, к которому в принципе могли обратиться соперничающие стороны, был папа Александр VI, родившийся подданным испанского короля. Предыдущий понтифик Иннокентий VIII выдал Португалии монополию на действия в Атлантической Африке за Канарскими островами, и нужно было освободить испанцев от этих ограничений, чтобы они могли без опаски следовать по пути Колумба. В булле Inter Caetera, изданной 4 мая 1493 года, Александр даровал испанским монархам «все острова и материки, найденные и те, которые будут найдены, открытые и те, которые будут открыты, к западу и к югу» от линии, проведенной в 100 лигах от «любого из островов» в составе Азорского архипелага и островов Зеленого Мыса: «От арктического полюса, то есть севера, до антарктического полюса, то есть юга, невзирая на то, имеются ли в виду уже найденные материки и острова или те, что будут найдены по направлению к Индии или по направлению к иной какой-либо стороне; названная линия должна отстоять на расстояние 100 лиг к западу и к югу от любого из островов, обычно называемых Азорскими и Зеленого Мыса»[175]. Несмотря на неясности в тексте, в булле четко говорилось, что разделительная линия, которую предложил папа, должна делить весь мир, а не только Атлантический океан. Следующая булла – Dudum Siquidem – была издана 26 сентября и оказалась еще более недвусмысленной: она предоставляла «владение дарами с островов и земель, которые уже найдены или могут быть обнаружены или найдены, о которых имеются или могут появиться упоминания в плаваниях или в путешествиях на запад или юг, будь то Ост-Индия»[176].

Такие географические представления были характерны для сухопутных крыс. Как через несколько лет писал один чиновник с острова Эспаньола, папа разделил мир, «словно апельсин» – чрезвычайно неточно, с помощью «воображаемых» демаркационных линий, а задача тех, кто должен был эти линии определить, была заведомо невыполнимой[177]. Непонятно было, откуда мерить эти 100 лиг. Неясно и на какой широте необходимо проводить измерения. В любом случае способов достаточно точно измерить расстояние по поверхности океана все равно не существовало. Изучение долготы только еще начиналось, определить ее в открытом море было нельзя. Поскольку размеры мира были неизвестны, нельзя было и провести разграничительную линию в Восточном полушарии. Но даже если и так, то какая часть Востока оказалась бы на португальской стороне, а какая – на испанской? Чем меньше был мир, тем больше отошло бы к испанцам. Дикие фантазии и ничем не сдерживаемая жадность обеих сторон отводили весь мир от Индии до Японии одному из двух соперничающих государств.

Сначала казалось, что все это не имеет практического значения, поскольку получить добычу из Индийского океана было вроде бы невозможно. Но когда португальские корабли проникли туда, то нерешенные проблемы начали становиться все более насущными. После падения Малакки для Испании стало бессмысленным оспаривать португальские права на нее. Но Молуккские острова были совсем другим делом. Они сулили самую богатую добычу с точки зрения относительной стоимости и, казалось, готовы были покориться тому, кто предъявит свои права – при помощи ловкости в вычислениях, космографической ловкости или превентивного удара.

Испании и Португалии было очевидно: необходимо прийти к какому-то совместному решению вместо положения дел, описанного в булле; провести разумные и логичные границы между кастильской и португальской зоной влияния в обеих частях мира; избежать конфликта между сторонами. Последовали переговоры, которые имели и еще одну цель: отобрать у папы римского возможность влиять на отношения между двумя мощными государствами. При этом парадоксальным образом оба государства продолжали ссылаться на папское подтверждение легитимности присвоения заморских территорий. В то время других источников легитимности попросту не существовало, если только не считать неубедительных, но оттого не менее дурацких и упорных фантазий по поводу того, что Новый Свет – это бывшее владение каких-то мифических древних правителей Испании или, в случае Португалии, средневековых монархов, бежавших от мавров. Но ни те ни другие короли не собирались с готовностью подчиняться Риму. Королям вообще редко присуще желание делиться властью.

У Португалии и Кастилии уже был успешный прецедент договоренности в обход папского решения: в 1479 и 1482 годах они утвердили свои сферы влияния в Атлантической Африке. Канарские острова, на которые долго претендовала Португалия, отошли Кастилии вместе с небольшим форпостом на Африканском континенте – Санта-Крус-де-ла-Мар-Пекенья. В обмен на это Португалия сохранила права на завоевание остального побережья Западной Африки и на другие архипелаги в этом регионе[178]. Это урегулирование стало основой для следующего дипломатического хода. В Тордесильясском договоре 7 июня 1494 года стороны, по сути, денонсировали папские пожалования Кастилии и заявляли свои права на основании двустороннего договора.