Магеллан. Великие открытия позднего Средневековья - Фелипе Фернандес-Арместо

href="ch2-209.xhtml#id241" class="a">[209]. Однако он не остановился на достигнутом, продолжал судиться с отцом своего умершего партнера и в результате добился успеха. В 1516 году брат истца Дуарте де Соуза получил от его имени 80 000 реалов, то есть 277 крузадо по официальному курсу, но только 205, если принимать во внимание произошедшее незадолго до того падение стоимости товара. Источник этой суммы не вполне понятен: по всей вероятности, сюда вошли проценты и судебные издержки. Магеллан, впрочем, продолжал безуспешные попытки доказать, что его вознаградили недостаточно[210].

В мае 1517 года он признал, что получил большую часть из того, что ему полагалось[211]. Ему по-прежнему нужны были деньги – и, по всей вероятности, повышение статуса. Поэтому он продолжал требовать повышения своего положения и содержания как придворного короля Мануэла (в апреле 1516 года содержание составляло 1250 реалов)[212]. В документах не указано, какой именно суммы он домогался, так что историки могут только предполагать. Но Себастьян Алвареш, «фактор», то есть представитель короля в Севилье, возможно, знал, о какой сумме идет речь, потому что впоследствии он взялся за неблагодарную задачу убедить Магеллана вернуться к португальской короне после перехода на испанскую службу. Он говорил о сумме всего в 100 реалов[213]. Честь, как и деньги, стояла на кону, а по вопросам чести истинный дворянин готов был поднять шум из-за тончайшего волоска. Официальный отказ короля 15 апреля 1517 года вызвал кризис.

Летописец Гаспар Коррея, работавший парой десятилетий позже, возможно, придумал приводимую им драматическую сцену, но она не лишена поэтической правды: столкнувшись с неуступчивостью короля, Магеллан попросил разрешения «уехать куда-либо, где ему окажут больший почет, на что король кратко ответил: мол, нигде его не примут». Магеллан на это «встал и вышел из дома, где был король, порвав свой офицерский патент и выкинув обрывки»[214].

Для всех обиженных португальцев первым вариантом отъезда была Испания. Пиренейский полуостров был своего рода политическим конструктором Lego: королевства объединялись и распадались после каждой войны или династического брака. В целом наблюдалась общая тенденция к последовательному объединению: кастильская корона постепенно включила в себя или покорила большую часть других государств, но создание королевства «Испании» – точнее, союза королевств, монарх которого именовался королем Испании, – стало новинкой: Гранада покорилась только в 1492 году, а Наварра и вовсе в 1513-м. Арагон вместе с другими историческими государствами – Валенсийским королевством, графством Каталония, Балеарскими островами – стал частью королевских владений лишь в 1516 году, когда трон занял Карлос I, которого большинство английских читателей знают как Карла V, поскольку впоследствии он стал под этим именем императором Священной Римской империи. Сам он наверняка называл себя Шарлем на французский манер – на этом языке он, как утверждается, «говорил с мужчинами», в то время как «на итальянском с женщинами, на немецком со своей лошадью, а на испанском с Богом»[215], – а в большинстве своих нидерландских владений был известен как Карол. Для немецких подданных он был Карлом, для чешских – Карелом, для итальянских – Карло или Кароло, а на латинском языке, общем для западного христианства, именовался Каролус. В Испании он был Карлосом, и так мы и будем его называть на страницах книги (для других испанских монархов мы тоже сохраняем испанское написание).

В Испании не было никаких общих институтов, кроме инквизиции, не было общих законов или системы управления, а чувство общей идентичности если и было, то очень слабое. Процесс слияния по праву династических браков и престолонаследия в 1580 году приведет к тому, что и Португалия окажется в составе Испании. А понятие «Испании» как группы провинций Римской империи относилось ко всему Пиренейскому полуострову.

Культура королевств тоже была схожей. Мы уже отмечали, что португальские поэты порой писали не на родном языке, а на кастильском, языке элит; что Испания служила приютом узникам из дома Браганса и их португальским союзникам в правление Жуана II; что переход со службы одной стране на службу другой происходил часто и нередко оставался без каких-либо последствий и обвинений; что набор португальцев на испанскую службу был особенно активен в части флота и морских путешествий.

Коммерческий сектор Испании, финансировавший заморские открытия и империализм, находился в поиске новых возможностей. Банкиры учуяли запах огромной прибыли: в сундуки португальцев с 1480-х годов стало прибывать золото из Западной Африки; из того же региона завозились рабы; сахар и продукты моря поступали с архипелагов Атлантики или окрестных вод; с 1498 года португальцы принялись ввозить перец из Индии; после путешествия Колумба появились соблазнительные перспективы открытия западного пути в Азию. Мелкие дворяне, лишенные серьезных возможностей дома и обуреваемые рыцарской доблестью, готовы были идти на поразительные риски. Как и купцы, чья готовность финансировать путешественников была основана на мышлении игрока: огромная ценовая разница между рынками позволяла извлечь выгоду уже из нескольких успешных путешествий даже при потере большей части груза. В Испании перспективы участия в торговле специями больше всего привлекали – можно даже сказать, как магнитом притягивали – одну фирму. Семейство Аро долгое время занималось торговлей шерстью в Бургосе, в Северо-Западной Кастилии, постепенно расширяя свое международное присутствие. Один из братьев, Диего, жил в Антверпене, где торговцы одеждой платили за шерсть больше, чем где-либо в Европе. Его брат Кристобаль переехал в Лиссабон – сначала с целью скупки бразильской древесины и сахара с Мадейры для дальнейшей их перепродажи на более богатых рынках. В Лиссабоне началось его восхождение к статусу своего рода короля купцов, которое завершилось роскошным надгробием в бургосской церкви Сан-Лесмес, где он изваян вместе с женой коленопреклоненным в молитве – словно тоже присутствует на одной из тех пяти месс в неделю, которые велел устраивать по себе после смерти.

Благодаря знакомству с ключевыми фигурами международной торговли Кристобаль де Аро, вероятно, заинтересовался операциями с пряностями. Он сотрудничал с Якобом Фуггером – представителем самого богатого в городе немецкого купеческого дома, вместе они снарядили два из более 12 кораблей экспедиции, с которой Магеллан в 1505 году отправился в Индию. Он получил прибыль 300 процентов и, по слухам, плакал из-за того, что не стал вкладывать больше[216]. Королевский секретарь, женившийся на племяннице Кристобаля, утверждал, что тот торговал на восточных рынках из Лиссабона «много лет». Предполагается, что он принял участие в финансировании экспедиции по поиску пролива через Америку в 1514 году.

Интересы Аро разделяли и другие купцы из Бургоса. Например, в 1511 году один из партнеров Аро, Мартин Алонсо, купил в лиссабонском Каса-да-Индия перца на 5500 крузадо, а португальский король, в свою очередь, приказал конторе пожертвовать 500 дукатов (дукат составлял примерно половину крузадо) церкви Сан-Косме в Бургосе – либо в знак благодарности, либо как часть сделки. В том же году Кристобаль де Аро и Диего де Коваррубиас (в 1525 году он выступит спонсором экспедиции Лоайсы по следам Магеллана) совместно