Сердце и другие органы - Валерий Борисович Бочков

Память металась между Цинциннати, училищем, Чикаго, школой, Хазар-Абадом.

– Йошка!

Это был Йошка Горовец. Хулиган и заводила, без которого не обходилась ни одна крупная драка в Нью-Эламской школе и окрестностях, всегдашний козёл отпущения, на которого учителя и соседи вешали всех собак. Причём, как правило, за дело. Именно у Йошки я увидел первый порнофильм, он украл его у родителей. В подвале его дома мы учились курить. Сначала сигареты, потом траву. Он мне рассказывал, что если залезть на бук у церкви, то оттуда видно окно в спальню Долли Снайдерс, разведённой рыжей хохотушки, которая преподавала у нас музыку. Да, я лазил туда с ним.

Когда нам было по четырнадцать, мы с ума сходили по ниндзя. Точили зубастые сурикены, мастерили мечи-катаны из стальных трёхфутовых линеек. Именно Йошка придумал знаменитые «Ночные Манёвры». Около полуночи он забирался ко мне в окно, весь в чёрном, с рюкзаком, из которого торчали мечи и прочая амуниция. Мы смотрели телевизор без звука, жевали чипсы. Потом я напяливал чёрное трико, лыжную маску и мы бесшумно соскальзывали в ночь. Йошка, жилистый и тщедушный, приобретал плавность призрака, стремительно перемещаясь из одной чернильной тени в другую. Его силуэт беззвучно плыл по ребристым заборам, белёным стенам. Мы крались от машины к машине, обмениваясь неясными знаками. Заглядывали в окна. Соседи понуро глазели в экраны, чистили зубы и сморкались. Ничего интересного не происходило. Через час мы расходились по домам. Я так никогда и не понял, в чём была суть «Ночных Манёвров».

Закончилось они так. Той ночью мы обогнули кладбище, перелезли через забор супермаркета и уже возвращались назад. У дома Джима Харви, краснолицего хозяина скобяной лавки, я зацепился за гидрант, который прятался в тени Джимова грузовика. Я растянулся, загремел катаной. На крыльцо выскочил Джим.

– Стой! Что ты там из машины украл, сучонок?!

Он ухватил меня, маска съехала. Джим сорвал её и тихо сказал:

– А ведь я знаю, кто твои родители…

От этой безобидной фразы по спине побежали мурашки, я почувствовал, как у меня слабеют колени. Из приоткрытой двери телевизор бубнил про погоду. От Джима воняло пивом и потом.

Вдруг за его спиной сгустилась тень, что-то блеснуло и стальная линия упёрлась в жирное горло Джима. Джим вздрогнул и замер.

– Отпусти его, боров.

Голос прозвучал сипло, почти шёпотом. Джим разжал руку и громко икнул.

– Я выдавлю твои глаза и выпью твой мозг. Запомни!

Джим попятился, оступился и плюхнулся на ступени крыльца.

Прошло девятнадцать лет. Я открыл дверь и первым, почти рефлекторным, желанием было тут же её закрыть. Как в детстве закрываешь глаза во время страшного кино. Передо мной стоял тощий низкорослый еврей-хасид. Даже хуже, словно какой-то шутник вырядился хасидом – одежда, борода, лицо – всё казалось нарочитым, вычурным и чрезмерным: от запылённых тупорылых ботинок до чёрной ворсистой шляпы с мятыми полями из-под которых сальными буклями свисали пейсы.

– Войти-то можно? – Йошка отодвинул меня и прошёл в дом.

– Да… да… Слушай, это… – я совершенно не знал, что сказать. Захлопнул дверь и пошёл за ним. Йошка резко повернулся, я натолкнулся на него. Он пальцем сдвинул шляпу на затылок и подмигнул. Мы обнялись.

– Да, брат, восемь лет уже… – Йошка ходил по кухне, открывал дверцы, нюхал специи, морщился, ставил обратно. – Мы, как переехали, жили сперва в Хайфе… А это что? – он показал мне какую-то узкую бутылку с тёмно-коричневой гадостью внутри. Я пожал плечами. – Да… Потом перебрались ближе к границе…

Зазвонил телефон, в трубке женский голос робко поздоровался и попросил Джехософата. Я ответил, что тут таких нет. Йошка выдернул у меня трубку и назидательно начал говорить что-то на непонятном языке. Голос у него изменился, словно он играл роль, в которой требовалось изображать суровую решительность патриарха. Я вытянул из холодильника пиво, открыл и выпил до дна. Чувствовал я себя полным идиотом.

– Это я жене дал, на всякий случай. Мобильник клинит иногда. А у нас там семь девок… Восьмая на подходе. – Йошка подозрительно оглядел углы кухни и спросил: – Слышь, а водки у тебя нет?

Мы пили водку и закусывали чипсами. Чипсы хрустели, как в детстве перед началом «Ночных Манёвров». Йошка снял шляпу – под ней оказалась бледная лысина, расстегнул воротник белой сорочки. Наконец сквозь дикую поросль проступило знакомое лицо. Борода у него росла от глаз и вниз, на шее розовели прогалины, но из-под воротника к ним неумолимо ползла жёсткая, звериная курчавость.

– Я ведь не пытаюсь найти абсолютную истину, – Йошка ласково погладил островерхую лысину, она напоминала тот конец яйца. – Да и нет её – истины. Ни абсолютной, ни относительной. Нужно найти смысл жизни. И жить. Жить нужно ради чего-то. Понимаешь?

Я кивнул, вспомнил слова отца: «Настоящий мужик должен знать, за что он готов умереть».

– Ходить в контору, а вечером дуть пиво и пялиться в ящик? – Йошка встал, напился прямо из крана. – Жениться, купить дом, машину, – он с отвращением вытер рот рукой, – завести шалашовку, потрахивать её по четвергам. Так?

Я пожал плечами.

– Было это! – Йошка зло пнул табурет. – И что? Вот так и жить, пока не сдохнешь? – он налил водку, сунул пустую бутылку под стол.

– Я ж не говорю, что я прав! Что мы правы – со стеной и поселениями… У тех, за стеной, своя правда! – Йошка махом выпил и треснул пустым стаканом по столу. – А ты когда крошил абров в своём Маразмастане тоже был прав? А ведь и у абров своя правда есть.

Я взял водку, у меня тряслись руки. Пить не стал, поставил стакан на стол. Тихо сказал:

– Нет у них правды. Они Шепарду голову отрезали. Живьём, как барану. Не может быть правды у них.

За окном стемнело как-то сразу, мы сидели, не включая свет. Йошкины родители переехали в Майами, тепло там – сказал он. Я кивнул. Он прилетел продать дом, завтра подпишет бумаги и домой. Я подумал – как легко понятие «дом» перебирается вместе с нами с места на место. Даже на Святую Землю. Он достал из кармана ключ с прокатным жетоном, положил на стол. Это было похоже на знак. Собственно, это и был знак.

Ангус начал скакать по прихожей, бить тугим хвостом по ногам и мебели, я потрепал его за уши, сказал, что сейчас вернусь. Йошка надел шляпу и снова превратился в бородатого хасида.

На улице стояла духота, от водки мучила жажда, хотелось спать. Я хромал за Йошкой, он оставил машину