Сказки темного города. Фатум - Наталиса Ларий

Спустя какое-то время придя немного в себя, я остановила лошадь и огляделась. Местность была незнакомая вообще. Окруженная необъятными стволами деревьев я поняла, что заблудилась, поскольку отчетливо помнила, что такие деревья мы не проезжали. Услышав вдалеке шум реки, я направила лошадь туда и спустя минут пять оказалась у быстро текущего источника, тёмная вода которого говорила о том, что здесь очень и очень глубоко. Спешившись я привязала лошадь у дерева, а сама спустилась к берегу, где, опустившись на колени, зачерпнула в пригоршни воду и умылась, пытаясь прийти в себя. Не успела я подняться на ноги, как сзади раздалось беспокойное ржание моей кобылы. Обернувшись, я увидела огромного волка, который спускался по крутому берегу по направлению ко мне. Шерсть волка была темной, практически черной и я поняла, что это не Бран, а кто-то другой из той ошалелой своры, которая задрала там оленя. А может вообще кто-то из остальных жителей, населявших эту чертову землю. Испуганно глядя на животное, я сделала пару шагов назад, очутившись по щиколотки в воде. Волк оскалил свою пасть и двинулся на меня заново, заставляя заходить все глубже и глубже в воду, пока я не почувствовала, что бешеное течение начинает утаскивать меня за собой, поскольку блинная юбка моего костюма, намокнув, превратилась в подобие сети и поймав меня в ловушку тащила вслед за течением.

– Да что тебе нужно? – испуганно закричала я на животное, которое стояло всего в метре от меня и отбрасывать мысль о том, чтобы погубить меня в этой темной пучине воды, не хотело.

Волк сделал выпад, пытаясь достать меня, и я едва не ушла под воду, отшатнувшись от него. В этот момент где-то совсем близко раздался вой и волчара, нервно оскаля пасть, нехотя вышел из воды и в два прыжка скрылся из виду. Спустя мгновение на берег из леса вышел Бран, гневно сверкая глазами. Я же стояла, сбиваемая потоком воды, и мысль о том, что я явно не хочу выходить из нее, назойливой мухой кружилась у меня в голове, поскольку по виду мужчины было понятно, что меня ждет трепка, не менее.

– Ты раздумываешь, тонуть тебе или нет? – наконец проговорил он, остановившись у самой кромки воды.

Я ничего не ответила, только едва переставляя ноги направилась на сушу. Как только я оказалась рядом с мужчиной, как она ухватил меня за предплечье и тряхнул что есть силы:

– Тебе было сказано, что уходить с охоты нельзя! – заорал он на меня.

Я испуганно посмотрела ему в глаза, поскольку как ни старалась, но побороть это проклятое чувство, находясь рядом с ним, никак не могла.

– Не кричите на меня, – взяв себя в руки ответила я. – Это у вас охота и развлечение, я не обязана смотреть на то, как вы губите прекрасное творение природы. Это вы там эйфорию от крови испытываете, а мне это противно! Мне противно смотреть на ваши оскаленные, окровавленные морды в тот момент, когда вы раздираете еще живое животное. Я не неуважение проявила, а просто не смогла на такое смотреть. А вот вы да, вы не уважаете нас, принуждая смотреть на то, что нам, людям, чуждо! А нам это чуждо! Ясно вам? – вырвав руку, я, увязая своими мокрыми сапогами в грязи, поплелась к лошади.

– Это не вопрос уважения или нет, – он схватил меня и развернул к себе. – Это вопрос твоей безопасности. То, что случилось сейчас с тобой, это результат твоего ухода. В такой момент любой из стаи мог тебя уже разодрать здесь. Что и произошло бы, не успей я вовремя сюда.

– А что, так прямо сказать все это нельзя было? – заорала я. – Надо было пудрить мне мозги вашими этими чертовыми правилами поведения? И почему я должна ездить на эти ваши волчьи посиделки? Мне оно надо это все?

– Потому, что ты должна привыкать жить среди нас! Вот почему! Не будешь видеть нашу сущность, не научишься понимать нас – жить здесь не сможешь! – тряхнул он меня за плечи.

– Я и так не смогу жить здесь. Вы что, не понимаете? – пожала я плечами под грозным взглядом вервольфа.

Он ничего не ответил, затем вскочил на лошадь и одним рывком подняв меня усадил перед собой, а спустя пару часов езды мы уже были у дома, где нас ждала обеспокоенная графиня.

Следующие несколько дней я провела в относительном спокойствии, поскольку Брана не видела совсем. Утром он уходил очень рано, возвращался поздно, а порой вообще не ночевал дома, чем приводил графиню в отчаяние. Мне же было достаточно того, что на меня никто не орет и не унижает здесь и я, признаться, тихо радовалась такой свободе, засиживаясь порой допоздна в библиотеке, в которой было невесть какое количество разнообразных книг. Как-то в один из вечеров, когда я засиделась над одной их книг и посмотрев на часы поняла, что время перевалило уже далеко за полночь, захлопнув книгу я укуталась в теплую шаль и, зевая, босыми ногами пошлепала в направлении лестницы на второй этаж. Как только я вышла из коридора, то увидела Брана, стоящего у камина и смотрящего на портрет Шэризы. Испуганно остановившись, я спустя какое-то мгновение приподнялась на носках и тихо, словно мышь, пошла в сторону лестницы, до жути боясь того, что он меня заметит.

– Я уже говорил, что мы слышим лучше вас, поэтому можешь не красться на носках, испуганно дыша, – проговорил он в тот момент, как только моя нога коснулась первой ступеньки. – Подойди сюда, – проговорил он, не поворачиваясь ко мне.

Внутренне выругавшись я нехотя поплелась к нему и встала рядом.

– Уже поздно, мне спать пора,– проговорила я, окинув его взглядом.

– Что ты видишь? – проигнорировал он мою реплику, кивнув на портрет Шэризы.

– Как что вижу? – не понимая, что он хочет услышать, спросила я.

– Что ты видишь на портрете? – прорычал он и по его тону я поняла, что он, скорее всего, уже изрядно пьян.

«Пьяный вервольф. Этого мне еще не хватало», – мысленно простонав произнесла нехотя:

– Вижу красивую молодую женщину. Улыбающуюся. Счастливую.

Он молча кивнул, затем резко притянул меня к себе и сказал:

– А я вижу жизнь. Свою жизнь, Кэтрин. Она осталась где-то там, далеко, с ней, в прошлом. Это была жизнь. А когда она ушла, – кивнул он на портрет, – вместе с ней ушла и моя жизнь. Это такая боль, что ее не заглушить ничем. Ни алкоголем, ни работой, ни развлечениями, ни женщинами. Ничем и никем я не могу стереть из памяти ее, – прохрипел он, затем сделал большой глоток из бокала, наполненного кроваво–красным вином.

Я ничего не ответила, только слушала своим телом бешенное биение его сердца, поскольку он так сильно к себе прижал, что я едва могла сделать вдох. Затем он, крепко ухватив меня за руку, потащил в кабинет, на ходу поставив бокал на фортепиано. Как только за нами закрылась дверь комнаты, в которую не разрешено было входить никому, кроме служанки, он сел на стоящее у камина кресло и глядя на меня сказал:

– Мать ведь привезла тебя в надежде, что ты будешь развлекать меня. Но я что-то еще ни одного развлечения для меня с твоей стороны не видел.

– Вы опять начинаете? – строго проговорила я, глядя в затуманенные алкоголем глаза, которые блестели в отблесках горящего огня.