Батальон прорыва - Сергей Нуртазин

На болоте оказались, едва забрезжил рассвет. По трясине шли след в след за мальчишкой, осторожно ступали с кочки на кочку. В нависшем над болотом тумане послышался собачий лай. Спустя минуту скрипучий старческий голос громко крикнул:

– Хто идзе?

Старику ответил мальчишка:

– Гэта я, дзядуля.

– Юрась?

– Я. Маци загадала да вас салдат прывесци, у их параненыя.

– Идзице, тольки асцзрожна.

Вскоре красноармейцы ступили на твердь. Это был островок, на котором разместился небольшой дом и несколько хозяйственных построек. Отряд встретил длинноволосый, бородатый седой старик в безрукавке из овчины. Без долгих разговоров он осмотрел раненых. Лечение проводил в доме. Скоморохова положили на широкую лавку у бревенчатой стены, на которой висели пучки трав и мешочки. На полках стояли глиняные горшочки, несколько стеклянных пузырьков и бутылок. В углу Андрей увидел иконы, над ними вышитый рушник. Его взгляд остановился на лике. Ах, если бы он умел молиться!

Лекарь Микола начал с легко раненых: промыл раны, наложил мазь, перевязал. Следом пришла очередь Скоморохова. Лекарю помогали старуха-жена, майор и два бойца. Перед тем как вынимать пулю из живота, Микола дал ему выпить настойки из глиняной кружки. Напиток ударил в нос запахом самогона и неизвестной ему травы. Андрей выпил, закашлялся. Старик бросил на него ободряющий взгляд.

– Потерпи, хлопец, скоро легче станет.

Дальше всё было словно во сне, он чувствовал невыносимую боль в животе, что есть силы сжимал руками края лавки, кусал губы, стонал, пытался встать, но бойцы не давали этого сделать. Потом пришла темнота.

Сколько он пробыл в полубессознательном состоянии, Скоморохов не знал. Когда он открыл глаза, в доме были только хозяева. Старуха возилась около печки с глиняными горшками и чугунками, а старик что-то мастерил около окошка. Он-то и заметил первым пробуждение Андрея. Неторопливо встал, припадая на правую ногу, подошел к лавке, присел на табурет, положил сухонькую ладонь на лоб Скоморохова.

– Слава богу, жар прошел. Теперь на поправку пойдешь.

Однако Андрея меньше всего интересовало состояние собственного здоровья. Он еще раз окинул глазами комнату, посмотрел на старика, встревоженно спросил:

– А где ребята? Майор?

– Ушли они. Переночевали и ушли. Тебя мне на попечение оставили. Раны у тебя серьезные. Долго заживать будут. До вчерашнего дня не знал, выживешь ли. Но бог наш милостив, – Микола обернулся к иконам, перекрестился. – Так что лежи, сил набирайся, а раны мы твои залечим. У меня травы лечебные есть, настои на кореньях и ягодах, мази – на меду, на воске, на жиру зверином, на грязи болотной.

– Вы давно на болоте живете?

– Можно сказать, что всю жизнь, с небольшим перерывом. Мой отец, и дед, и прадед здесь жили. Все знахарями были, людей лечили. Знания друг другу по родству, из поколения в поколение передавали. Селяне нас колдунами прозвали. Вот и стали мы Колдуны. Отец мой Панас Колдун был, а я, стало быть, Микола Колдун. Батька хотел, чтобы я доктором стал. Однажды вылечил он от тяжелой болезни Богдана, сына одного богача, богач тот сказал, мол, проси что хочешь, а отец попросил, чтобы он меня пристроил к обучению на доктора. – старик кашлянул, огладил седую бороду. – Потом в городе учился на фельдшера, в Минске бывал, в Киеве, в Москве. Потому и русский язык хорошо знаю. И повоевать пришлось при царе, с немцами воевал, получил ранение в ногу, вернулся к отцу с матерью. Царствие им небесное. – Микола снова перекрестился. – Ну а когда их не стало, я здесь за хозяина остался. Бобылем жил. Потом вот, – старик посмотрел на жену, – ее встретил, Ганнушку мою. Она теткой Ярыне доводится. Юрась, сын Ярыны, вас ко мне привел. С Ганнушкой у нас сын родился, Кастусь…

Пустой чугунок выпал из рук старухи, с гулким звуком покатился по деревянному полу. Микола кашлянул, бросил на нее строгий взгляд, продолжил рассказ:

– Уехал в город да так и пропал во время Гражданской войны. Вот и живем мы одни. Подальше от суеты мирской, от зависти и злобы людской. Места здесь тихие, коровка у нас, свинья, куры, пасека. В лесу кабаны, косули, лоси, тетерева, куропатки и другой дичи полно. Правда, война зверя и птицу распугала, но нам с Ганной хватает. Опять же грибы да ягоды, в озере и речке рыба. Селяне за лечение, за шкуры звериные, за рыбу да за мед нам муку, крупу, соль, картошку, овощ всякий приносят. Так что нужды не знаем.

– А немцы к вам не заглядывали?

– Пока не было. В село, правда, наведались. Назначили старосту, после полицаев несколько объявилось. И всё.

– Не боитесь?

– А кого мне бояться? Меня никто не трогает. Микола Колдун всем нужен. Я и белых лечил, и красных, и бандитов, и милиционеров, и нынешнего старосту Богдана тоже приходилось на ноги ставить.

– Не тот ли это Богдан, сын богача, которого ваш отец вылечил?

– Он самый. Их семью раскулачили, в Сибирь сослали, он оттуда один только и вернулся, в тридцать восьмом году. Среди нас жить начал. Всё к Ярыне сватался, когда у нее мужа на финской войне убили, только она ему отказала. А ты что же тревожишься, что тебя здесь найдут? Так ты не бойся. Мы тебя с Ганой, если что, в курятнике спрячем. Да и попасть сюда не просто. Места гиблые, трясина. В этих болотах много людей сгинуло. Потому сюда особо никто не ходит. Дорогу, через болото на остров, только мы знаем, Юрась с Ярыной да еще несколько надежных людей. А если кто лечиться приходит, то от края болота кричат, а я иду встречать. Оттуда до острова около пяти сотен шагов будет, а может, больше. Да и незаметно не подобраться, у меня две собаки, они гостей издали чуют, дадут знать, если что. Ну, будет. Утомил я тебя разговорами. Мне, старому, кроме моей старухи да собак и поговорить-то почти не с кем, а тут ты. Так что извиняй.

Старик встал, поправил на нём одеяло, поковылял к окну. Отеческая забота тронула душу Андрея, воспитанник детского дома, он не видел родительской ласки. Тепло душевной радости растеклось по всему телу, отодвинуло боль, сомкнуло веки, спокойный, крепкий сон принял его в свои объятья.

* * *

Время лечит раны, вылечило оно и Андрея. Покой, изобилие съестного, настои и мази деда Миколы сделали свое дело: истощенное недугом тело постепенно наливалось силой. Пришел день, когда он без посторонней помощи встал и вышел из дома. Под ногами хрустнул снег, морозец коснулся лица, залез под гимнастерку. Скоморохов запахнул овчинный кожух Миколы, вдохнул полной грудью свежего воздуха, огляделся. Болото, насколько хватало взгляда, было припорошено искристым снегом, и только бурые пятна незамерзшей жижи выделялись на белом покрывале. Обступивший его лес тоже нахлобучил снеговую шубу. Над всей этой девственной красотой висела оглушительная тишина, которую лишь изредка нарушали стрекотание сороки, стук дятла и кудахтанье курицы в курятнике. Из-за угла дома выбежали две крупные лохматые собаки рыжевато-белого окраса, остановились в полуметре от Андрея, завиляли хвостами. Один из псов подошел ближе, потянулся мордой к ноге, Андрей погладил лобастую голову. Из дома вышел Микола.