Семь жизней - Захар Прилепин

– Шёл к тебе.

– Ты же не шёл, ты стоял, – заметил Павленко.

– Я тут с ребёнком гуляю, – ответил я несколько, как сам сразу понял, невпопад.

– И где ребёнок? – спросил, продолжая потешаться, Павленко, то оглядывая меня со всех сторон, то озираясь по сторонам. – «Ой, дома забыл»? Или в автобусе?

– Что ты пристал, Павленко, – в шутку рассердился я, – мало ли что делаю. Смотрю… Стихи читаю. Я часто сюда прихожу.

Павленко вскинул умные глаза и совершенно серьёзно кивнул головой: ответ его неожиданно удовлетворил.

– Есть курить? – спросил он.

Из протянутой пачки Павленко извлёк сразу две штуки и одну засунул за ухо.

– А спички?

Я дал коробок.

Павленко потряс его: проверил на слух, есть ли там что.

– Что за книжка у тебя в кармане? – поинтересовался он.

– Так стихи ж, говорю, – ответил я и добавил речитативом: – «…А в походной сумке спички и табак, Тихонов, Сельвинский, Пастернак».

– Что, правда?

– Ну… Не совсем. А в походной сумке план такой – Гумилёв, Есенин, Лу-го-вской.

Павленко ещё раз кивнул. Видимо, компания убитого, самоубившегося и серьёзно обломавшегося на своём жизненном пути русского поэта его удовлетворила.

– Как жить без курева и денег, в одном лишь пончо на ветру, – процитировал он неведомо кого, и без перерыва поставил строгий вопрос: – Кормить будешь меня?

* * *

– Значит, нет? – спросил Жека в кафе, помешивая пельмени в горшочке и не глядя на то, как я разливаю беленькую.

Пончо висело на стуле. Конь здесь оказался бы вполне уместен.

Павленко был питерский нацбол со стажем, фигурант как минимум восьми уголовных дел по разнообразному злостному оппозиционному хулиганству, яростный «левак», безусловный русский империалист, и посему в государственных понятиях того времени – гулёбщик, негодяй.

Читатель русской поэзии, Юнгера, Селина, «Путешествие на край ночи» было любимой его книжкой, я знал.

Он был воцерковлён, соблюдал все посты, когда-то успел выучить французский язык и зарабатывал на жизнь, обучая французов, зачем-то приехавших в Питер, русскому.

Мы расположились в одной из кремлёвских башен, двухэтажное кафе так и называлось – «Башня», место нам нашлось на втором.

Кафе изнутри было каменным, стены – красный булыжник, и оттого здесь всегда царила подвальная прохлада: летом в такой обстановке хорошо, весной не очень. Но мёрз из нас двоих только я. Жеке было привычно жарко.

– Нет, Жек. Я год назад снял форму и больше не стреляю. И оружия у меня нет. Поэтому оружия я не дам, и заниматься его поисками тоже не стану.

Жека кивнул безо всякой обиды.

– А мы думали, ты привёз с чеченской, – просто сказал он.

Я промолчал. Я уже говорил ему, что не привёз.

– Где будет новая война? – спросил я, чтоб не обсуждать всё это позже в нетрезвом виде.

– Везде будет, – сказал Павленко, улыбаясь. – В Казахстане, на Украине, в Прибалтике. Здесь.

– Это понятно. Но всё это когда-нибудь после. А в ближайший раз?

Павленко пожал плечами, как будто не знал. На самом деле, конечно, знал.

Подняв рюмку, он по слогам повторил первый из предложенных им вариантов.

Впервые я обратил внимание, что слово «Казахстан», произнесённое без звука, напоминает три вздоха рыбы. Или три вздоха пловца, который собирается нырнуть очень глубоко.

Жека и наши сотоварищи нацболы готовились повоевать на севере соседней азиатской республики. Они находили, что там их ждут многочисленные, потерявшие в правах, русские люди, и поддержат.

Затея казалась мне замечательной – вроде прыжка со скалы; но прыгать на этот раз я не хотел, и даже не собирался этого скрывать.

В 25 лет для меня потеряла привлекательность перспектива ранней смерти. Ощущение это, ещё совсем недавно мне не слишком свойственное, пришло неожиданно, словно у меня заработала какая-то новая часть сознания, до тех пор не игравшая никакой роли и спящая.

Жеке, похоже, было безразлично происходящее со мной: возможно, он считал, что я имею право не заниматься тем, чем он хочет заняться, раз я достаточно долго занимался этим совсем недавно, а он ещё никогда.

– «…А в походной сумке… спички и табак…» Как там? – переспросил Павленко, протягивая руку с зажатой меж большим, указательным и средним рюмкой.

Лицо его лучилось. Зубы у него были хоть и не очень мелкие, но частые. Рот – наверное, из-за впалых каторжанских щёк, – казался крупным.

– А в походной сумке… где-то там… Маяковский, Хлебников, Мандельштам… – закончил я.

Мы чокнулись, синхронно закинули головы и забыли обо всём этом.

Я, когда проглотил водку, зажмурился. Павленко, наоборот, раскрыл глаза.

Глаза его были в красных прожилках: много алкоголя, мало сна.

Я подумал, что у меня то же самое с глазами. И чёрт бы с ним, пройдёт – жизнь огромна; по крайней мере, моя.

Я быстро и с удовольствием ел пельмени.

Мы выпили по второй, и сразу же по третьей, словно догоняя кого-то. Тем более что рюмки были непривычно маленькие.

– Зачем тебе так много стихов? – спросил Павленко, медленно пережёвывая чёрный хлеб.

На кухне кто-то уронил пустой поднос.

– Я знаю, зачем они мне́, и вот спрашиваю у тебя, – повторил Павленко, потому что мы оба забыли, что я ответил.

– А что ещё… – неопределённо говорил я. – А чем ещё…

Отодвинув нелепые рюмки и разлив в гранёные, предоставленные под воду, стаканы, – мы нырнули – и вынырнули с той стороны радуги.

– …всякий новый поэт растёт изнутри поэзии, он где-то там, в глубине, насыщается, наполняется, а потом – если хочешь на него взглянуть – его можно выловить, – объяснял я Жеке. – Одна строчка Державина, одна строчка Анненского, одна строчка Блока – это как вытаскивать сеть, – ещё строчку Слуцкого, и вот он уже – показался, этот новый, долгожданный стихослагатель: торчит на поверхности своей беспутной головой. Бьёт хвостом. Ты найдёшь его по следу на воде… России обязательно нужен один поэт. Один святой, один вождь. Нужен.

Павленко соглашался.

– И ещё оружие, – говорил он. – Ещё нужно много оружия. Десять стволов как минимум.

Под воздействием алкоголя он покрывался даже не пятнами, а красными полосами – как будто, к примеру, спал на досках; или злая женщина несколько раз ударила его перчаткой, а он при этом смеялся.

Покинув «Башню», оставив по бедности на чай только медь, мы вышли к автобусной остановке и сели на первый попавшийся автобус: я решил показать Жеке набережную, воду, вид на нижегородский кремль снизу.