Чистый цвет - Шейла Хети

тела сидят вокруг круглых столиков на пластиковых табуретах, играют в карты, и может показаться, что там есть небольшие капсулы-купе, которые служат уборными. Так может казаться со стороны, но главное – это приключения, с которыми ты столкнешься здесь, в жизни, где нет смерти. Приключения, связанные со скоростью, скручиванием, головокружением, а еще разными законами философии и физики. От этого и вправду дух захватывает, и ты услышишь сплетни вроде: «Они не верили, что найдут свою настоящую любовь на съемочной площадке ТВ-шоу», – и еще сплетни от вселенной, например: «Их отправят на землю через целый миллион лет». И ты увидишь, какой вред наносят семейные советники и что их надо истреблять, но они неистребимы. Они не успокоятся, потому что стоит привести их в семью, они пустят корни; если их пригласить однажды, они останутся там навсегда, с тобой в одной комнате, пока ты не видишь. Но семейные советники не нужны, если следовать традициям. Но только после смерти человек узнает, что именно это от него и требовалось. А мы неплохо справились, правда? Думаешь, справились? Разве мы не приводили советников? Я не помню никаких советников. Может, они и были. Если они и были, то не больше одного или двух. Человек приводит советников, только если не может следовать традициям с верой; когда он теряет эту способность или когда у него нет желания этого делать. Семья должна сама заниматься своими проблемами, проживать их вместе, следуя традициям с верой, а не слушать советы. Мы именно это и делаем? Это оно и есть? Не знаю. Я только знаю, что традиции – это когда я не спрашиваю: «Напрашивается вопрос, что такое эти традиции?» Я встречалась с кузеном, которого ты никогда не любил, и хотя я сомневалась в твоей правоте, пока ты был жив, оказалось, что ты всю дорогу был прав: он конченый негодяй. Ну, это как посмотреть. Он не следовал традициям с верой. Так что это за традиции? Просто любовь и интерес к семье. Он не пригласил тебя к себе домой, когда ты ездила в его страну на другой конец света – вот это было не следование традициям. Я часто сомневалась в твоих словах, когда ты плохо отзывался о ком-то из родственников, думая, что проблема была в тебе. Ты и на мой счет имел претензии, и так же как я ставила под сомнение то, что ты говорил о других – я всегда относилась к этому с подозрением и принимала их сторону, – я сомневалась в твоих претензиях ко мне, но ты был прав. Я это понимаю, потому что ты был прав насчет всего остального. Ты критиковал не слишком резко, и твоя критика происходила из ощущений – из того, как с тобой обращались другие. Вот так мы и узнаем, следуем ли традициям человеческой семьи? По тому, как мы заставляем чувствовать себя других? Ох, это, наверное, так, отчасти. Я прошу прощения за те случаи, когда не следовала традициям с верой. Я прошу прощения за то, что приводила в дом советников. Советники нам не помогали. Они отвлекали меня от семейных традиций, они отвлекали меня от тебя. Надеюсь, я увижу тебя снова через целый миллион лет. Это ведь так работает? Я не знаю. Я только мельком видел то далекое место. Я не наслушался его сплетен.

* * *

Потом Энни рассказывала этой женщине, что ее жизнь будет меняться снова и снова, но она никогда не будет знать об этих изменениях в то время, когда они происходят, и что только в одну вещь в этой жизни нужно верить, и это – перемены. Женщина только что переехала в маленький городок, так что кое-что об этом ей было известно. Да, городок маленький, но если приложить усилия, говорила Энни, то, возможно, ей удастся сделать его достаточным – достаточным, чтобы делать там что-то важное. Затем Энни указала на двух лебедей, плававших по озеру вместе. Один лебедь был белым, другой серым. «Каждый человек является частью нашей большой социальной жизни, – говорила Энни, – и ты как эти лебеди, только в едином теле. Человек – это оба этих лебедя, понимаешь?» Тут лебеди окунули свои головы в воду, ведь они стеснялись того, что о них говорят; все всегда об этом забывают при лебедях. «Серый лебедь – это твое тело, – продолжала Энни, – а белый лебедь – это наша общественная жизнь. Видишь, как они плывут рядом? Как одиноко будет серому лебедю, если белый его покинет». Та женщина вдруг заплакала. Она не хотела, чтобы серый лебедь, который был ее телом, покидал белого, который был нашей общественной жизнью, или чтобы ему приходилось плавать без него. «Они должны плавать вместе», – подытожила Энни. Тут Мира вспомнила, что у Энни никогда не было родителей, в то время как у нее самой был отец, и вот она здесь, с ним взаперти внутри листа. Она всё еще оставалась ребенком. Энни повзрослела в большей мере, чем Мира, ведь у Энни никогда не было родителей, так что ей проще было войти в общественную жизнь, да и вообще знать, что она существует. Но у Миры был отец, так что ей не нужно было этого знать. Присутствие отца заставляло ее оставаться ребенком в доме ее детства, но Мира допустила большую ошибку, последовав за отцом в смерть, как если бы она была телом, а он – общественной жизнью. Ее тело должно было остаться с лебедем, который на самом деле был нашей общественной жизнью! Ее жизнь не должна была покидать этот мир вместе с отцом! Что же она наделала, войдя в лист? И простит ли ее когда-нибудь вселенная, у которой свои законы, за то, что она их нарушила?

* * *

В это же самое время она кричала, чтобы выбраться, звала: «Энни! Энни!» Голос позади нее произнес: «Откуда ты знаешь, что она нас услышит?» Но она знала, что этот голос ей лжет! Если бы Мира крикнула, Энни бы ее услышала и вызволила. Ей просто нужно крикнуть достаточно громко, перекричать весь этот гвалт внутри листа. Она знала, что Энни бы ее вызволила, если бы услышала. Она кричала до потери голоса, потом попыталась не бояться той логики, которая старалась ее удержать здесь, бесконечно приводя доводы, ведь она знала, что логика ее просто запугивает. Она пугала ее, стараясь убедить, но Мира начала отключать электричество. Но от этого лишь было ощущение, что она увязала еще глубже в этом подземном месте. Всё, что она