Странные люди - Дмитрий Бирман

Я лежал и смотрел в потолок. Бездумно. Наденькино тело, которое я когда-то так желал, оставило меня равнодушным.

Она вытирала слезы и шептала:

– Любимый, я теперь опять живу!

Я одновременно чувствовал себя полной скотиной и абсолютно удовлетворенным мужчиной, которому благодарно махал тот, промокший Тимоха, с ладонями до крови стертыми тяжеленными сумками.

«Хоть бы позвонил кто, – мелькнула одинокая мысль. – Эврика!»

Я поцеловал Наденьку, встал и пошел в душ (незаметно прихватив с собой телефон). В душе я открыл воду и позвонил Виктору, моему исполнительному директору.

– Витечка! Тут вот какая история, ты перезвони мне через пять минут и начинай «вайдосить», что авария на фабрике, что мне надо срочно приехать, что все пропало, караул и т. д. Понял?!

Он работал со мной уже восемь лет, поэтому понял все.

Я сполоснулся, накинул на себя белый махровый халат, предусмотрительно положив в карман телефон, и вышел из душа.

Господи… Наденька, помолодевшая и восстановившая за мое отсутствие макияж, смотрела на меня…

Боже… Я не знал, куда мне спрятаться от этого взгляда…

Было стыдно? Увы, тогда нет.

Было жалко ее? Увы, не особо.

Было очень неловко.

– Давай заедем сейчас к маме, я познакомлю тебя с сыном, – сказала Наденька, обнимая меня за шею и заглядывая в глаза.

Зазвонил телефон! Слава Богу!

Витечка отработал, впрочем, как и всегда, на высшем уровне.

Его надрыв передался не только мне, но и Наденьке.

Сбивчиво объясняя, что произошло, я начал стремительно собираться.

Женщина. Женщина! Женщина!!!

Я не знаю, как она поняла.

То ли по суетливости моей, то ли по тому, что так и не смог посмотреть ей прямо в глаза, то ли потому, что, превращая себя в законченного ублюдка, протянул ей деньги на такси…

Я не знаю. Я понял, что она поняла, а она поняла, что я понял, что она поняла.

Вот так. Женщина…

Когда я был уже в дверях, она сказала мне в спину:

– Ты сжег мою душу!

Я позорно бежал, испытав при этом невероятное облегчение.

Что делают мужчины в подобных случаях? Как они живут, чтобы не чувствовать себя подонками?

Работают. Много работают. Балуют детей и дарят подарки женам.

Я работал. Работал и ждал зиму.

Как только мороз прихватил землю и снег лег не для того, чтобы уйти ручьями, а остаться и заискриться, я поехал на горку. Вечером.

Видимо, парочки старшеклассников перестали сюда ходить и нашли другое интересное занятие, а детвора уже разошлась по домам.

Я постоял наверху, посмотрел вниз, чувствуя легкие мурашки, которые побежали по позвоночнику, оттолкнулся посильнее левой ногой и покатился…

Я катился, пытаясь устоять на ногах и улыбаясь ветру, который свистел в ушах.

Я катился, а слезы текли по моим щекам, и губы что-то кричали ветру.

Я катился и вдруг сквозь ветер услышал свой голос:

Мой собеседник, хозяин первого в Торонто «русского магазина» Фима Зальц, весил, думаю, килограмм сто пятьдесят!

Высокий (с огромным животом) здоровяк являл собой пример успешного эмигранта. Веселый, добрый, позитивный, он всем своим видом демонстрировал преимущества западного, капиталистического образа жизни.

– Я ведь, Димочка, – говорил он мне, намазывая на добрый кусок черного хлеба масло и аккуратно укладывая на него нарезанную ломтиками селедку, – тоже был минус сто паундов, когда сюда приехал из Одессы…

Тут он сделал паузу, чуть прикрыл глаза, видимо вспоминая любимый город, не торопясь опрокинул в рот рюмку водки, замер на несколько секунд, после чего с жадностью набросился на бутерброд с селедкой, выкатил глаза и, почавкивая, начал рассказывать мне свою историю…

В 1968 году Ефим Зальцман работал директором овощного магазина в чудном городе на берегу Черного моря. В Одессе. Уровень его возможностей в те времена, думаю, можно сравнить с нынешними полномочиями Председателя комитета Государственной Думы Российской Федерации.

К нему заходили все – от Первого секретаря обкома КПСС до цеховиков, которые потихоньку шили «левак» на Малой Арнаутской. Фима, тридцати пяти лет от роду, был очень уважаемым человеком, особенно если принять во внимание, что тот самый начальник Одесского УГРО Гоцман (помните фильм «Ликвидация»?) был его дядей.

Я встретил Фиму в далеком уже 1996 году и считал его рассказы о героическом дяде мифом. Однако в то, что после комплексной проверки ОБХСС (какая-то добрая душа написала письмо в ЦК КПСС) ему пришлось уносить ноги из СССР, я поверил сразу.

Еще до того как началась проверка, добрые люди в погонах, которые отоваривались у него свежими овощами и контрабандным товаром, шепнули, что надо валить. Включив все свои связи, Фима уже через две недели выезжал в Израиль на постоянное место жительства.

Однако в Израиль Зальцман не хотел, поэтому, прокантовавшись восемь месяцев в Италии (в то время путь в Израиль пролегал через Австрию или Италию), сумел договориться о выезде в Канаду, которая тогда начала принимать беженцев из России.

Не буду пересказывать его жизнь в первый год пребывания в Торонто. Скажу только, что когда ночью ему снилась Одесса и подсобка родного овощного, он просыпался в слезах и долго не мог успокоиться.

– Мой Бог – это селедочка, – говорил Фима, дожевывая бутерброд и с любовью сооружая следующий.

– Я, Димочка, очень селедочку люблю и всегда сам ее готовлю. Солю, в горчичном соусе делаю или в сметанке, а уж как я ее мариную, – тут Фима поднимал к небу глаза и складывал губы бантиком.

– В 1970-м, по квоте, завезли в Торонто много поляков. Русских, – ну, это мы там евреи, а здесь русские, – улыбался Фима, – было не больше сотни, а вот поляков тысяч пять завезли. Дело в том, мой юный друг, что поляки тоже очень любят маринованную селедочку, а здесь ее, вы не поверите, Димочка, не делали! Начал я им в баночках селедку собственного приготовления продавать…

Фима, который, получив канадский паспорт, стал для удобства вместо Зальцмана просто Зальцем, начал ходить в «польский квартал» и торговать селедкой.