Имидж старой девы - Елена Арсеньева

Ха-ха! Все это в прошлом. Теперь я не обращаю внимания ни начто. Как принято выражаться, мне все по фигу: и назойливый свет, и пьяные крикина улицах. Вообразите себе, это имеет место быть и в Париже; правда, муж моейсестры уверяет, что так дурно ведут себя не парижане, а исключительно приезжие:поляки и русские, а также хохлы. В крайнем случае – негры или арабы. Но ненастоящие парижане, нет! И даже если бы все парижские рокеры устроили подокнами демонстрацию на своих мотоциклах, я бы все равно спала сном младенца. Тоесть до тех пор, пока этот самый младенец спит, потому что Лизок очень частопутает ночь и день. Слишком часто!

Когда же я приехала из Нижнего? Десять дней назад. И за этовремя ни разу не спала больше четырех часов подряд. Да ладно, сон – это еще несамое главное в жизни. Куда важнее то, что у меня теперь есть Элиза – то естьЕлизавета, Лизонька, Лизок!

У меня? Вернее сказать, у нас. Все-таки у нее имеются своимама и папа, а я – всего лишь незамужняя тетушка. В свое время у меня была Элинор,а теперь я как бы подхватила ее эстафету. Хотелось бы стать для этоймаленькой-премаленькой девочки тем, чем была для меня Элинор. Хотя нет, пустьона никогда не узнает, каково это – жить нелюбимой родителями и ненавидимойсобственной сестрой-близнецом. А уж как я сама не любила себя! До тех пор, покане познакомилась с близняшкой. Тогда вся моя ненависть к себе перешла на нее.Мое второе «я», что поделаешь! Лучше я буду ненавидеть это второе «я», чемпервое, то есть себя…

К счастью, Лизонька родилась без этого довеска – близнеца.Она – любимая игрушка своих родителей, а заодно – моя. Причем моя даже больше,чем их, потому что Морис с утра до вечера на работе, а Маришка доучивается всвоей Сорбонне. Ей остались всего месяц учебы и четыре последних экзамена.Здесь сессия – какое-то растяжимое понятие, что-то сдают весной, как всенормальные люди, что-то – осенью. Вот получит диплом – и всецело займетсясемьей. А пока она только кормит дочку и в свободное время помогает мне, анянчу нашу киску сугубо я. Тетушка. Тант по-французски. Ма тант…

Морис шутливо ворчит, что я балую его жену и дочь. С другойстороны, он сам только и делает, что балует их – и заодно меня. Маришке оченьповезло с мужем! Он работает юристом в какой-то огромной строительной конторе изарабатывает достаточно, чтобы содержать эту нехилую квартиру, семью да еще ипотакать своей невинной слабости: любви к антиквариату. В выходные дни онправдами и неправдами вырывается на знаменитый Блошиный рынок и в прочиеподобные места, которых в Париже множество в каждом районе. Кроме того, живутмои родственники в квартале Друо, где сосредоточено множество антикварных лавоки часто проходят аукционы. Их Морис тоже не обходит стороной. Благодаря этомуего квартира похожа на маленький музей. На стенах множество картин, на каминах,книжных стеллажах, всевозможных полках и полочках, в шкафах выставка всяческойстаринной красоты.

В России антиквариат – роскошь, которая доступна толькоочень богатым людям. Конечно, ведь все уничтожено, разграблено, вывезено заграницу. Здесь, во Франции, которую собственные правители не предавали и непродавали никогда, этого добра великое множество, и каждый может удовлетворятьсвою страсть сообразно кошельку.

Как говорит о себе Морис, он бедный для богатых и богатыйдля бедных, но на прелестные старинные мелочи ему хватает. Раньше, до встречи сМаришкой, Морис любил только их. Теперь он любит еще и жену с ребенком. Ну,слава богу, что хоть кому-то из нас, сестер Дворецких, повезло в личной жизни…А забавно, что в нашей семье везет на личное счастье только тем, кто выходитзамуж за иностранцев. Сначала Элинор, теперь вот Маришка. Не попытаться ли имне обратиться к «иностранному партнеру»? Это цитата, между прочим, изгороскопа для Девы на этот год: «Вам сделают массу интересных предложений –отдайте предпочтение иностранным партнерам». Звучит заманчиво, однако пока нипредложений, ни партнеров! А впрочем, может быть, где-то на обочине поля моегозрения они и возникали – партнеры и предложения. Но я их просто не замечала,потому что голова моя настолько прочно занята Кириллом, что я и думать ни о комбольше не могу.

Да и в сердце – только он.

Любовь – самое жестокое и безрассудное, что есть на свете.Потому что любишь человека не за что-то, а вопреки. Рассудку вопреки, наперекорстихиям! Мне надо думать о жизни, о семье, о детях, о том, чтобы укачивать неплемянницу, а свою родную дочь, мне надо думать о том, что девушке под тридцатьнегоже терять голову от красивого мальчишки, в котором только и есть, чтосногсшибательное обаяние, волшебная легкость движений (и легкость мыслей, как яполагаю, ибо мой избранник, боюсь, не отличается ни умом, нисообразительностью, ни интеллектом!) да черные глаза – самые красивые глаза,которые я видела в жизни.

Ну и что?! Разве это причина, чтобы зациклиться на нелепых,несбыточных мечтаниях? Да он на меня и не взглянет никогда. Сестрице моейпакостной, ничуть не сомневаюсь, удалось бы привлечь внимание Кирилла. Она унас девушка оторви да брось. В отличие от меня – унылой зануды, у которой всевсегда было разложено по полочкам. И вот – сбилось, пошло вкривь и вкось из-заненужной, неосуществимой, несбыточной любви…

Встреть я Кирилла, когда мне быловосемнадцать-девятнадцать-двадцать, я бы на него и не взглянула бы. Нет,конечно, взглянула бы – но не более того. В юности я презирала таких вотдевчачьих кумиров, я была девушка многоумная, занятая учебой, думала только обудущей карьере – ну и о близняшке, с которой я тогда только-толькопознакомилась и еще надеялась, что мы и впрямь сможем стать близкими людьми.Чтобы понять: это невозможно! – потребовалось почти десять лет… За эти годыдуша моя расточилась на сестру, как некое богатство – на неблагодарных нищих. Ибезрассудная любовь к Кириллу стала для меня лекарством.

Очень действенным. Очень благотворным. И таким сильным, чтотеперь я погибаю от того, чем вылечилась!

Ну да, ведь разумные люди принимают любовь в гомеопатическихдозах. А я нырнула в нее с ручками и ножками, пила взахлеб. И вот вамрезультат…

Между прочим, я уверена: если бы эти мои терзания сталиизвестны каким-то знакомым и друзьям, меня мало бы кто понял. Люди ведьспособны поверить только в те чувства, которые испытывали сами. Или в сходные сними. Именно поэтому почти никто не верит в смертельную любовь, ведь это – уделнемногих. Избранных несчастных счастливцев. Или счастливых несчастных?Большинство сказало бы, что я с ума от дурости схожу. Казалось бы, живи дарадуйся, одинокая, богатая, независимая. Нет же – выдумала себе страдание!