Лучшее в нас. Почему насилия в мире стало меньше - Стивен Пинкер

Личностные черты, склоняющие к насилию, приносят еще больше бед, когда речь идет о политических лидерах, ведь решения политиков сказываются на судьбах сотен миллионов людей, а не только тех несчастных, что живут с ними рядом или каким-то образом перешли им дорогу. Тираны, ввергавшие свои народы в нищету или развязывавшие опустошительные завоевательные войны, несут ответственность за чудовищное количество страданий. В главах 5 и 6 мы видели, что часть вины за страшные войны, увеличивавшие толщину хвоста распределения, и за декамегаубийства ХХ в. может быть возложена на характеры всего трех человек. Тираны помельче вроде Саддама Хусейна, Мобуту Сесе Секо, Муаммара Каддафи, Роберта Мугабе, Иди Амина, Жан-Беделя Бокассы и Ким Чен Ира терроризировали свои народы в меньшем масштабе, но оттого судьба их подданных не менее трагична.

В академической среде изучение психологии политических лидеров пользуется плохой репутацией. Причины понятны: у исследователя нет возможности исследовать объект непосредственно, и слишком уж велик соблазн усмотреть в морально неполноценных личностях психическую патологию. Психоистория известна причудливыми психоаналитическими домыслами об обстоятельствах, превративших Гитлера в то, чем он стал: у него был дедушка-еврей, у него не было одного яичка, он был латентным гомосексуалистом, он был асексуален, он был сексуальным фетишистом. Как написал журналист Рон Розенбаум в книге «Объясняя Гитлера» (Explaining Hitler), «в поисках Гитлера был обнаружен не единый последовательный непротиворечивый его образ, но скорее множество самых разных Гитлеров, альтернативных Гитлеров, конкурирующих воплощений противоречивых концепций. Гитлеров, которые бы другу другу „Хайль!“ не сказали, столкнувшись лицом к лицу в аду»[1465].

Тем не менее самые непритязательные попытки классификации личности, которые сортируют, а не объясняют людей, могут кое-что рассказать о психологии современных тиранов. «Диагностическое и статистическое руководство по психическим болезням» (DSM) Американской психиатрической ассоциации определяет нарциссическое расстройство личности как «доминирующий паттерн величия, потребность в обожании и отсутствие эмпатии»[1466]. Как все психиатрические диагнозы, нарциссизм — довольно размытая категория, в чем-то он совпадает с психопатией («доминирующий паттерн неуважения и нарушения прав других») и с пограничным личностным расстройством («нестабильность настроения, черно-белое мышление, хаотичность и непрочность межличностных отношений, образа себя, личностной идентичности и поведения»). Но трио симптомов, составляющих суть нарциссизма, — величие, потребность в обожании и отсутствие эмпатии — подходит тиранам с точностью до буквы[1467]. Особенно это заметно в их тщеславных памятниках самим себе, иконографических портретах и подобострастных массовых сборищах в их честь. Имея в своем распоряжении армию и полицию, самовлюбленные лидеры оставляют след не только в скульптуре — они могут санкционировать массовое насилие. Как и у заурядных хулиганов и костоломов, раздутое чувство собственного достоинства тиранов постоянно находится в опасности: в любой момент оно может лопнуть, подобно мыльному пузырю, и потому любое несогласие воспринимается ими не как критика, а как чудовищное преступление. В то же время отсутствие эмпатии не позволяет им смягчить кары, которые они обрушивают на своих реальных или воображаемых оппонентов. Оно же не дает им задуматься о человеческой цене еще одного набора симптомов, описываемого в DSM, — их «фантазий о безграничном успехе, власти, блистательности, красоте и идеальной любви», которые тиран пытается реализовать в ненасытных завоеваниях, грандиозных строительных проектах или утопических планах. А мы уже знаем, что самоуверенность развязывает войны.

Безусловно, чтобы выбиться в лидеры, нужно обладать немалой уверенностью в себе, и в нынешнем веке психологии эксперты часто приписывают антипатичным им лидерам нарциссическое личностное расстройство. Но важно не размывать разницу между политиками, сверкающими белозубыми улыбками, и психопатами, которые тащат страну в пропасть, прихватив с собой значительную часть остального мира. Демократия хороша еще и тем, что принятая в демократических странах процедура выбора лидеров не поощряет абсолютное отсутствие эмпатии в претендентах, а сдержки и противовесы ограничивают урон, который может нанести обществу лидер с манией величия. Даже в автократиях личность лидера (сравните Горбачева со Сталиным) может сильнейшим образом влиять на статистику насилия.

~

Стремление к власти может нанести еще больший ущерб благодаря одному свойству общественного сознания, о котором рассказывается в следующей поэтической истории. Каждый декабрь мое сердце согревает добрая традиция: канадская провинция Новая Шотландия посылает величественную рождественскую ель в город Бостон в благодарность за гуманитарную помощь, которую бостонские организации оказали жителям Галифакса после разрушительного взрыва в декабре 1917 г. военного корабля, груженного взрывчаткой. Как уроженец Канады, живущий нынче в Новой Англии, я ощущаю тепло на сердце дважды: первый раз — как благодарность за щедрую помощь, оказанную моим соотечественникам, канадцам, второй — как признательность за прекрасный подарок моим бостонским друзьям. Но, если задуматься, весь этот ритуал выглядит весьма странно. Лично я не имею никакого отношения к упомянутым благородным поступкам, а потому не заслуживаю благодарности и не обязан ее испытывать. Люди, которые выбирают, срубают и отправляют дерево в Бостон, никогда не встречались ни с жертвами давнего инцидента, ни с бостонскими благотворителями. То же самое касается и тех, кто устанавливает и украшает ель на площади в Бостоне. Насколько я знаю, ни один пострадавший не дожил до наших дней. Но все мы испытываем эмоции, похожие на обмен соболезнованиями и благодарностью между двумя индивидами. Каждый держит в голове образ «Новой Шотландии» и образ «Бостона», наделяя их набором моральных эмоций и оценок, сообразно которым конкретные мужчины и женщины играют роль, отведенную им социальным ритуалом.

Доля идентичности личности заимствуется у идентичности группы, с которой человек себя ассоциирует[1468]. В нашем сознании группы рассортированы по ячейкам, подобно разным людям, с их желаниями, убеждениями, похвальными и предосудительными чертами. Эта социальная идентичность, по всей видимости, носит адаптационный характер, поскольку для благополучия индивидуума группы чрезвычайно важны. Наша приспособленность зависит не только от нашей личной судьбы, но от судьбы группы, деревни и племени, к которым мы принадлежим, члены которой связаны реальным или воображаемым родством, сетью взаимного обмена и преданностью общему благу, включая защиту от врагов. В группе есть пользующиеся уважением люди, которые помогают контролировать распределение общественных благ и наказывают паразитов, не желающих вкладывать равную с другими долю. На психологическом уровне эти вклады в благополучие группы приводят к частичной утрате границ между группой и личностью. От лица своей группы мы можем чувствовать сострадание, благодарность, злость, вину, доверие или недоверие к другой группе, распространяя эти чувства на всех ее представителей, независимо от их личных заслуг.