Тито и товарищи - Йоже Пирьевец

Tuto боялся «шиптаров»[2657], поскольку они, сотрудничая с усташами, попытались организовать последнее из 21 или 25 покушений, мишенью которых был он сам. Оно должно было произойти в Загребе, где в середине сентября 1975 г., во время ярмарки, он собирался вручить ордена народного героя местным руководителям. О том, что готовится покушение, югославам сообщили советские разведслужбы, из-за чего в последний момент был изменен протокол визита. Бомбы, которые были подложены там, где Тито мог на несколько мгновений задержаться, взорвались, но единственной их жертвой стали окна Загребского банка. Пресса о событиях не упоминала, но это не означало, что оно не взволновало руководящих лиц в партии и государстве[2658]. Считалось, что нельзя допустить сотрудничества между разными эмигрантскими группами, которые после смерти Тито могут напасть на Югославию. «Дерзость последних террористических акций, – написано в сообщении ЦРУ, – убедила Белград удвоить безопасность и предупредить иностранные правительства, которые имеют судебную власть над террористами» [2659].

На международной арене Тито хотел поставить точку и навсегда прояснить отношения с Советским Союзом. В ноябре 1976 г., как мы уже отмечали, он снова встретился с Леонидом Брежневым, который после пятилетнего перерыва приехал с рабочим визитом в Белград. Этот визит состоялся спустя несколько недель после того, как в Боснии и Герцеговине, Черногории и Сербии закончились большие военные маневры, названые «Голиаф». Они были направлены против возможного танкового столкновения на территориях у румынско-венгерской границы и длительной партизанской борьбы во внутренних областях государства. Хотя об этом и не говорилось открыто, было очевидно, что югославские стратеги всё еще видят в Советском Союзе и его «сателлитах» возможных агрессоров.

Брежнев, который провел с Тито, Карделем и Доланцем череду открытых, бурных переговоров, пытался развеять эти страхи. В тосте на торжественном ужине он шутливо отметил, что Югославия не Красная шапочка, которую, по мнению западной прессы, «серый волк хочет сожрать». Однако эти примирительные слова не имели успеха. В сообщении, опубликованном в конце визита, можно найти абзац о независимости СКЮ, которого до этого не было ни в одном советско-югославском документе, слово «доверие», включенное в декларацию 1973 г., теперь имело совсем иной смысл: доверие – это то, что необходимо постоянно дополнять и надстраивать. Короче говоря, после истории с информбюровцами югославы больше не верили Советам, тем более что были уверены: можно ожидать подлого удара в наиболее чувствительный момент: после смерти Тито[2660]. Когда советская печать попыталась преподнести встречу в контексте «коллективного обсуждения стратегии и тактики социалистических государств», югославские комментаторы, очевидно по указанию сверху, решительно ответили, что нет речи о возврате Югославии в «социалистический лагерь» [2661].

Озабоченность Тито и его окружения из-за намеков, что они возвращаются в «лагерь», была настолько велика, что им казалось, будто и на западе укрепляется мысль о зависимости Югославии от Варшавского пакта. Гельмут Зонненфельд, руководитель отдела Восточной Европы в Государственном департаменте, говорил на встрече в Лондоне в декабре 1975 г. с американскими послами, аккредитованными в коммунистических государствах, что латентный конфликт между Советским Союзом и его сателлитами может быть более опасен для всего мира, чем напряженность между блоками. Западу, следовательно, выгодно способствовать созданию «более нормальных и органичных» отношений в советской геополитической сфере, так как Москва в ней имеет «логично обоснованные права», которые нужно уважать. Когда информация о «Доктрине Зонненфельда» дошла до общественности, в Белграде ее восприняли с чувством большого дискомфорта, поскольку американский дипломат в свои рассуждения вовлекал и Югославию. Руководителям Югославии следует втолковать, «что наш интерес в ее независимости не меньше, чем их, и поэтому не должны допускать какой-либо иной внешней политики»[2662]. Эти слова югославская пресса интерпретировала как попытку воскрешения ялтинского духа, который основывался на концепции разделения Европы между великими державами, и как покушение на суверенитет и независимость Югославии. Тито был уверен, что между Москвой и Вашингтоном существует некий «джентельменский договор», который как американцам, так и русским гарантировал «право охотиться в своих угодьях»[2663]. Мысль о том, что в советские «угодья» попадала Югославия, конечно же, была для него неприемлема.

Тито до последней минуты своей жизни оставался партизанским вождем, поскольку своими советами и взглядами решительно способствовал развитию движения освобождения, особенно в некоторых африканских государствах. В то время как в 1950-е гг. он участвовал в поддержке алжирского Освободительного фронта и в 1960-е гг. активно поддерживал южных вьетнамцев, в 1970-е гг. Тито обратил свое внимание прежде всего на палестинцев и борьбу за независимость в португальских колониях в Анголе, Мозамбике и Гвинее-Бисау.

Об этих движениях в 1974 г. на Х Съезде СКЮ он сказал, что они – важная составляющая передовых сил современной действительности. Своей борьбой за национальное освобождение они способствуют борьбе против империализма и колониализма, это означает, что всесторонняя поддержка и помощь им – интернациональный долг всех социалистических и демократических стран[2664]. В статье, которую 15 января 1974 г. напечатала Internacionalna politika, видный македонский общественный деятель Димче Беловски написал: «Югославия поставила на карту свой мировой престиж, который получила в народно-освободительной войне, перейдя к помощи колониальным народам Азии и Африки. Нет ни одного освободительного движения, которое в соответствии со своими возможностями мы не поддерживали бы морально, политически и материально» [2665].