Адвокат. Судья. Вор - Андрей Константинов

– Да ты понимаешь, Палестинец, как дело-то обернулось… В девяносто первом мы еще как-то крутились сами, и бабки падали, и «темы» появлялись… Тогда в Москве еще просторно было, с другими пацанами краями расходились… А в марте девяносто второго накатили на нас круто… Проще говоря – раком поставили… Тут, оказывается, серьезные люди порядок наводить стали… Есть в Москве такой Бесо – может, слышал?

Андрей покачал головой:

– Я московские «темы» плохо знаю, мне питерских хватает.

Шварц кивнул и продолжил рассказ:

– Короче, пришли от этого Бесо люди и чисто конкретно все объяснили: либо мы под них уходим, либо… Сам понимаешь… Ну, деваться-то некуда было, пришлось под черножопых идти…

Сергей вздохнул и закурил сигарету.

– В результате не так все страшно оказалось – они из нас охранную контору слепили, легальную, с оружием, все как надо. «Тайфун» – может, слышал? Нет? Ну не важно… В общем, занимаемся мы все тем же самым, только вроде как на законных основаниях. Ну и долю отстегиваем, ясное дело… Я в нашей конторе отделом заведую… Короче, за что боролись, на то и напоролись… Завьялов со мной, Антонов, Луговой… Не все остались, правда, часть ребят ушла… А из уволившихся сразу две тусовки сложилось – одни вроде нас крутиться стали, другие в гостиницы пошли швейцарами. В «Интурист», в «Пенту»… Там знание языков нужно… Но я-то сразу себе сказал, что халдеить не буду. А ребята – ничего, погоны сняли, теперь разным папикам двери открывают, ножкой шаркают… Жить-то надо… А военные переводяги почти не нужны никому больше. Просрал товарищ Козырев все, за что раньше советской кровушкой проплачено было… Ладно, что об этом… Ты-то у нас какими судьбами? Выглядишь, если честно, херовенько… Пил, что ли?

– Да я по работе в Москву – человека одного на интервью раскрутить надо, – махнул рукой Обнорский. – Сейчас и побегу уже.

– Ну да, ты же у нас журналист, – хмыкнул Шварц. – Как, не жалеешь еще?

– Как тебе сказать… – замялся Андрей. – Давай вечерком побазарим, ладно?

– Лады, – кивнул Шварц. – Я часиков в шесть нарисуюсь, ну да у меня и ключи запасные есть, так что ты вольный казак, делай свои дела – и приезжай. Баги, йа-Фалястыни?

– Баги, – улыбнулся Обнорский. – Шукран, йа-ахи…

До Третьяковки Серегин добрался около одиннадцати утра, и тут удача наконец улыбнулась ему. Заместитель директора музея по науке, взглянув на журналистское удостоверение, кивнула и сама отвела его в зал, где проходил семинар искусствоведов. Как раз объявили перерыв, и уже через пять минут Андрею показали на немолодую сухощавую женщину, сказав, что она и есть Ирина Васильевна Гордеева, искусствовед из Эрмитажа… Обнорский едва только глянул на нее – сразу понял, что наконец-то нашел ту, которую искал… Более того, лицо Ирины Васильевны было ему почему-то знакомо, но сколько он ни напрягал память, так и не вспомнил, что действительно мельком видел эту женщину на Южном кладбище – она, когда все разошлись, прошла мимо могилы Барона…

Чувствуя, как заколотилось у него сердце, Андрей подошел к Гордеевой и негромко сказал:

– Простите… Вы – Ирина Васильевна Гордеева?

– Да, – кивнула женщина, тревожно прищурившись за стеклами очков. – А вы… у вас ко мне какое-то дело?

Обнорский облегченно вздохнул и закашлялся, мотая головой. Ирина Васильевна с удивлением смотрела на странного парня, пока он наконец не поднял снова на нее взгляд.

– Ирина Васильевна… Вам привет от Юры – главного эксперта по экспроприации антиквариата…

Гордеева вздрогнула, лицо ее стало вдруг очень несчастным и беззащитным, она сняла очки и прошептала:

– Вы… вы знали Юру?

– Знал, – кивнул Андрей. Он посмотрел в ее близорукие, совсем не такие красивые, как у Лебедевой, глаза и тихо добавил: – Он еще просил передать вам… что у вас глаза, как у ренуаровской «Актрисы»…

У Ирины Васильевны затряслись губы, и она еле удержалась, чтобы не всхлипнуть… На них уже начинали обращать внимание, и Обнорский предложил отойти к окну. Там Ирина Васильевна достала из сумочки платочек и промокнула выступившие на глазах слезы. Наконец она взяла себя в руки, улыбнулась через силу и сказала:

– Я вас слушаю, молодой человек… Юра… Он еще просил что-то передать?

– Да, Ирина Васильевна… Он сказал мне, что у вас находится подлинник Рембрандта – «Эгина».

Гордеева испуганно оглянулась, но к их диалогу никто не прислушивался. Она помолчала, потом внимательно посмотрела на Серегина:

– Простите… кто вы? Я даже не знаю, как вас зовут… И чего вы хотите?

Обнорский смутился и полез в карман за своим удостоверением.

– Извините… Наверное, с этого начать нужно было… Я журналист… А с Юрием Александровичем я познакомился, когда интервью с ним делал. Может быть, читали? «Юрка Барон».

– Да, конечно… – горько улыбнулась Ирина Васильевна. – Так, значит, Серегин – это вы… Спасибо вам… Вы очень хорошо про Юру написали… Он таким и был. Спасибо… Я когда статью вашу прочитала, даже сама хотела вас найти…

Она резко зажмурилась, а потом запрокинула голову назад, останавливая новые слезы. Серегин, закусив губу, отвернулся и сказал глухо:

– Ирина Васильевна… Я понимаю, вам тяжело… Но есть дело, которое мы должны с вами сделать… Я об «Эгине»… Ее надо вернуть туда, где ей и положено быть… Этого хотел и Юрий Александрович… Вы поможете мне?

– Конечно… – Она снова промокнула глаза платочком. – Я и сама… Просто я не знаю, что делать… А Юра предупреждал, что за этой картиной охотятся очень страшные люди, которые не остановятся ни перед чем… Вы это понимаете?

– Я это очень хорошо понимаю, – ответил Обнорский. – Может быть, даже слишком хорошо…

– Так что же вы предлагаете? – Ирина Васильевна постаралась взять себя в руки и теперь смотрела на Андрея с надеждой, с верой, что он действительно знает выход из тупика, в котором она оказалась.

– Что предлагаю? – Специально разработанного плана у Серегина не было. – Я так понимаю, что «Эгина» в Питере?

– Да, – кивнула Гордеева. – У меня на даче, в Соснове…

– И вы не побоялись ее там оставить? – удивился Обнорский.

– Юра считал, что там она будет в наибольшей безопасности… Кому придет в голову ее там искать… Ну и он еще дополнительные меры безопасности предпринял… Чтобы чужой взять не мог…

– Хорошо, – кивнул Андрей. – Вы когда в Питер возвращаетесь?

– Сегодня уезжаю. Завтра мне с утра на работу обязательно нужно. – Гордеева вздохнула – словно всхлипнула. – У меня теперь ничего, кроме работы, и не осталось.

Обнорскому очень хотелось сказать этой разбитой горем немолодой женщине что-то утешительное, но он по опыту знал, что в такой ситуации у человека может запросто начаться истерика, поэтому и говорить начал достаточно сухо и деловито: