Дурная кровь - Роберт Гэлбрейт

Когда они дошли до конца улицы, он продолжил:

– Этот дятел был напуган, и сдается мне, боится он не только своей жены… Нам налево или направо?

– Направо, – сказала Робин, и они направились по Гранд-Пэрейд, пройдя мимо длинного здания с открытой аркадой под названием «Мир чудес», в котором было полно мигающих и пикающих видеоигр, автоматов-«хваталок» и детских механических лошадок с прорезями для монет.

– Ты хочешь сказать, что Даутвейт виновен?

– Скорее, чувствует себя виновным, – отвечал Страйк, пока они пробирались сквозь толпу жизнерадостных семей и парочек в футболках. – Он так на меня смотрел, будто лопался от желания облегчить душу.

– Если у него были фактические доказательства, почему он не рассказал следователям? Они бы тогда с него слезли.

– Я могу придумать только одну причину.

– Боялся человека, который, по его мнению, ее убил?

– Именно.

– Значит… Лука Риччи? – спросила Робин.

В этот момент из глубины «Мира чудес» прозвучал мужской голос:

– Белое семь и четыре, семьдесят четыре.

– Возможно, – сказал Страйк, хотя и без особой убежденности. – Даутвейт и Риччи в то время жили в одном районе. Может, ходили в одни и те же пабы. Допустим, до него дошел слух, что Риччи на нее точит зуб. Но это не согласуется с рассказами очевидцев, так ведь? Если Даутвейт ее предупредил, то резонно предположить, что на Марго после этого лица не было, однако мы знаем, что именно Даутвейт выскочил из ее кабинета перепуганный… но я нутром чую: Даутвейт считает, что происшедшее между ними во время последнего приема имеет отношение к ее исчезновению.

Ухоженный парк встречал посетителей яркими петуниями. Перед ними на площадке посреди островка безопасности стояла сложенная из кирпича и камня шестидесятифутовая часовая башня, отдаленно напоминавшая готическую, с циферблатами, похожими на миниатюрный Биг-Бен.

– Сколько же всего в Скегнессе рыбных забегаловок? – поинтересовался Страйк, когда они остановились на оживленном перекрестке рядом с часовой башней.

Совсем рядом находились два таких заведения с выставленными на тротуар столиками, а через дорогу – еще два, тоже предлагающие рыбу с жареной картошкой.

– Не считала, – ответила Робин. – Мне всегда были интереснее ослики. Может, сюда? – предложила она, указывая на ближайший свободный столик фисташкового цвета, относившийся к уличному рыбному кафе «Тониз чиппи» («Выигрываем за счет качества, а не цены»).

– Ослики? – с ухмылкой переспросил Страйк, усаживаясь на скамью.

– Именно так, – подтвердила Робин. – Тебе треску или пикшу?

– Пикшу, если можно, – ответил Страйк, и Робин направилась в кафе сделать заказ.

Где-то через минуту, предвкушая жареную картошку и с наслаждением грея спину на солнце, Страйк осознал, что неотрывно наблюдает за Робин, и перевел взгляд на птичий переполох у себя над головой. Хотя верхняя часть желтой ограды, отделяющей «Тониз чиппи» от аналогичного «Кафе Гарри Рэмсботтома», и была оснащена тонкими шипами, чтобы там не засиживались птицы, это не смогло остановить выводок пестрых дроздов, которые изящно расселись между пиками и удерживали равновесие в находившихся под ними железных кружочках, ожидая возможности налететь на оставленный кем-нибудь кусочек жареного картофеля.

Наблюдая за птицами, Страйк думал о том, каковы шансы, что Даутвейт позвонит по указанному на карточке номеру. Даутвейт давно привык прятаться от своего прошлого, но Страйк определенно прочел на его лице отчаяние, какое ему доводилось видеть только у тех, кто дошел до крайности под гнетом ужасной тайны. Рассеянно потирая подбородок, Страйк решил дать этому субъекту небольшую отсрочку, а потом либо позвонить ему вновь, либо даже вернуться без предупреждения в Скегнесс, чтобы, возможно, перехватить Даутвейта на улице или в пабе, где не сумеет вмешаться Донна.

Страйк все еще наблюдал за дроздами, когда Робин опустила на стол два пенопластовых подносика, две маленькие деревянные вилки и две банки кока-колы.

– Гороховое пюре, – догадался Страйк, глядя на подносик Робин, где рядом с рыбой и жареной картошкой лежала изрядная порция какой-то зеленой кашицы.

– Йоркширская икра, – садясь рядом, сказала Робин. – Почему-то я подумала, что ты этого не захочешь.

– Правильно подумала. – Страйк взял пакетик томатного соуса, почти с содроганием глядя, как Робин макает в зеленое месиво ломтики жареной картошки.

– Изнеженный южанин, вот ты кто, – сказала она, и Страйк рассмеялся:

– Никогда не говори этого при Полворте.

Пальцами он отделил кусочек рыбы, обмакнул в кетчуп и съел. А потом без предупреждения затянул:

– Боже, что это? – засмеялась Робин.

– Первый куплет «Песни мужей запада», – пояснил Страйк. – Основной смысл в том, что корнуолльцы – полная противоположность изнеженным недоноскам. Черт побери, какое обжиралово!

– Еще бы. В Лондоне такой рыбы с картошкой не найдешь, – сказала Робин.

Несколько минут они ели молча. На жиронепроницаемой бумаге для кульков с жареным картофелем были отпечатаны страницы давних номеров газеты «Миррор». «Пол уходит из „Битлз“». С ними соседствовали карикатуры типа грязных открыток – грудастая блондинка в постели со своим престарелым начальником говорит: «Видимо, бизнес процветает. Вы никогда так подолгу не загружали меня сверхурочно». Это напомнило Робин о секретаре-референте Джемме, которая, возможно, уже позвонила по липовому номеру, который ей дала Робин, и поняла, что не только «Энди», ее бывшему, есть что скрывать. Но у Робин на телефоне осталась запись всего, что Джемма знает об инсайдерской торговле Жука, и в данный момент Пат переносила эти сведения в соответствующий документ, не содержащий ни одной подробности, способной указать на источник информации. Жук, надеялась Робин, скоро лишится работы, а если повезет, то и предстанет перед судом.

Длинный ряд аттракционов на другой стороне улицы заслонял от ее взгляда море. В отдалении крутилось колесо обозрения с кабинками в виде аэростатов нежных расцветок. Рядом поднималась на сто футов вверх огромная лазалка для взрослых, с веревками и раскачивающимися шинами. Наблюдая за верхолазами в страховочных поясах, Робин ощущала странную смесь умиротворения и грусти: возможность неожиданного поворота в деле Бамборо, восхитительная жареная картошка с гороховым пюре, дружеская пикировка со Страйком и солнечный свет – все это радовало; а еще она вспоминала, как маленькой девочкой неслась по пляжу, нынче скрытому от глаз, наперегонки со своим братом Стивеном, чтобы первой добежать до осликов и выбрать для себя самого симпатичного. Почему воспоминание о возрасте невинности так сильно жалит, когда становишься старше? Почему воспоминание о девчушке, незнакомой с жестокостью и считавшей себя неуязвимой, приносит больше мук, чем радости?