Наброски пером (Франция 1940–1944) - Анджей Бобковский

когда-то, когда-то все это вместе будет называться «героическим освобождением Парижа от ига оккупантов французскими патриотами и народом» и т. д. Похоже, что все представление началось преждевременно, что плохо рассчитали время, думая, что американцы приедут уже сегодня. Поэтому так быстро заключили перемирие. Немногим оставшимся немцам это, конечно, на руку, потому что они предпочитают сдаться регулярной армии и американцам, чем этому «героическому» сброду.

Вечером мы вместе с Лёлей пошли прогуляться вдоль Сены. По улицам c шумом и гамом ездят на автомобилях «Résistance» молокососы, вооруженные игрушечными пистолетами. Молодые врачи на мотоциклах, в шортах, с повязками Красного Креста, а сзади у них сидят элегантные медсестры, как сексуальный багаж. Перед использованием слегка встряхнуть… Этим медсестрам очень идут белые шлемы с красным крестом. Для фотографии. А на мосту Берси немцы спокойно передислоцируют оставшиеся поезда, локомотивы и вагоны. Стоят на мосту с автоматами, направленными в сторону улицы, мрачные и грозные, но в итоге никто никому не мешает. Я прохожу мимо с гораздо большим спокойствием, чем если бы там стояли молокососы из FFI{106}. Я думаю о Варшаве… И о Тадзио. «Пан Б., здесь все гораздо мягче. Климат мягче, коровы не бодаются, собаки не бросаются на кошек, вместо клопов изящные блохи, немцы ведут себя по-человечески, а теперь вся Франция освобождается с букетами в руках, с переговорами, с плакатами, под наркозом», — сказал бы мой Тадзио. Как тогда, на «романском» мосту в 1940 году. Все проходит безболезненно и быстро. Я держу под руки Басю и Лёлю и думаю о разнице. И совершенно невольно приходят в голову рисунки Гротгера, Мане и Ренуара. Разница в настроении такая же. Эмиграция — это побег от рисунков Гротгера. Довольно просто и без обмана.

Над Сеной тишина. На неподвижных баржах и берлинках{107} сушится белье, по берегу ходят куры, и кролики прыгают с барж и берлинок, у которых «выходной день», а рядом сидят невозмутимые рыболовы. На некоторых домах осторожно развеваются французские флаги. У подъездов сидят люди и слушают рассказы «героев».

В вечерних сводках сообщают, что американцы в Мелёне, в Фонтенбло, направляются на Монтаржи. В Варшаве ад. Там не ведут переговоров и не разговаривают.

21.8.1944

Американцы под Парижем играют в прятки. Перешли Сену на западе и на востоке от города и уже, по слухам, вошли в Корбей. Мы сидим дома и ждем. Уже прошла первая радость, и теперь мы как будто освобождены. В Париже наступило междуцарствие. Крутятся еще остатки немцев, ездит «Résistance».

Вечером не удалось послушать новости, электричество выключается каждые двадцать минут. Вечером мы вышли на прогулку. Покой и тишина. «Война и покой».

22.8.1944

С утра слышны артиллерийские залпы. В городе опять стрельба. Теперь уже все уверены, что в любой час войдут американцы, и снова начали стрельбу. Париж «борется». После обеда я еду к Г. На всех улицах народ сидит перед домами. Настроение революционное. Никто не работает, и только сейчас можно увидеть peuple de Paris[886]. Они все теперь ЕСТЬ. На нашем бульваре еще терпимо, но в окрестных улицах и переулках царствует толпа. Естественно, настроение воинственное и властное. На стенах постоянно расклеивают новые афиши, которые читают сосредоточенно, принимая позу, полную достоинства и уверенности в себе. После чего делают невероятно логичные и умные комментарии. Слова c’est logique, c’est très intelligent, c’est juste[887] произносятся с торжественным одобрением. Сейчас можно напечатать что угодно, написать самые идиотские глупости, все будет воспринято с ритуальной серьезностью, глубокомысленно наморщенным лбом и обрядовым почесыванием задницы. По улицам на велосипедах носятся продавцы газет. Их окружают, в мгновение ока раскупая всю стопку свободных газет. Конечно, первой появилась коммунистическая «Юманите»{108}. Требует возвращения дезертира Тореза{109}. C’est logique. Кроме того, обещания повысить заработную плату на 40 процентов и сделать 40-часовую рабочую неделю. Братство кивает с одобрением. C’est logique. Сейчас им можно обещать рай, и все поверят. Вся привлекательность коммунизма в этих обещаниях и в НЕВЫПОЛНЕНИИ ИХ. Этот умный способ повесить колбасу на веревке и подтягивать ее выше, когда масса действительно захочет ее схватить. Речь вовсе не идет о том, чтобы ее достать, речь только о том, чтобы все выше прыгать, как того желают всемогущее государство и партия. Время от времени дают эту колбаску полизать и говорят: «Видите, какая вкусная, еще немного попрыгаете и получите». И так поколение за поколением умирает с верой, передавая ее своим потомкам. Главное — вера.

Граждане читают этот вздор социальных фокусников, а потом обсуждают в бистро за бокалом вина. В газетах большие заголовки: «Paris conquiert sa liberté par les armes», «Paris se libère lui-même»[888], и в целом Франция освобождает себя сама при скромной помо-щи союзников. Через неделю вообще перестанут говорить об американцах и англичанах. Петух — трудно найти лучший символ для этого народа. Все братство, собирающееся в подворотнях и в бистро, хлопает крыльями и поет, потрясая гребнем, и ждет американский шоколад и консервы. Но когда вдалеке появляется немецкий мотоцикл, через три секунды улица пустеет, ворота закрываются и у замочных скважин происходит сражение, чтобы «посмотреть». Париж «борется».

«Се суар» пишет, что в пятнадцать часов немцы использовали танки, чтобы атаковать ратушу и префектуру полиции, но были отбиты, что Париж «ощетинился баррикадами», что на площади Республики и на бульваре Бон-Нувель идут бои «с применением легкой артиллерии». Кукареку-у-у-у-у. Я в четыре часа нахожусь на площади Вольтера, в километре от площади Республики, и вижу, как толпа внезапно разбегается по дворам. Проезжают немцы, бросают на всякий случай две гранаты, взрывающиеся с таким грохотом, что через три минуты после взрыва никто не осмеливается высунуть нос.

Ближе к вечеру мы выходим гулять. У домов, неизвестно откуда, продают салат и редиску. Мы покупаем про запас. Прячемся на некоторое время в ближайшей булочной, потому что по улице проезжает немецкий мотоцикл, стреляя во все стороны. И немцы боятся, и люди боятся, все боятся.

Судя по вечерним сообщениям, в Варшаве идут ожесточенные бои. Повстанцы захватили телефонную станцию с помощью огнеметов, отбитых у немцев. Кроме того, они начали производить собственные минометы, снаряды и бронетехнику. Один бронетранспортер уже готов, и броня выдержала. Надо всю Польшу переправить в Америку, и через пятьдесят лет Америка станет польской. И великой. И на этом фоне «Париж борется». А ты, мир, уссысь от восхищения France éternellement héroïque et insoumise[889].

Немцы перебросили войска из Италии на юг Франции. Наверное, опять интуитивный план капрала… Жаркая