Задание Империи - Олег Измеров

Внутри лежало ровно семьдесят рублей. То есть на советское время, семидесятые, больше двухсот новыми. Выше средней месячной зарплаты, даже с премией. Если рожать такой рассказ хотя бы раз в неделю, можно думать о кооперативной квартире, машине и даче. Хотя здесь, наверное, тоже можно, тем более что дом на своем участке – он же будет и типа дача.

Вообще в такой ситуации следовало заорать «Вау!» и обрадоваться. Однако Виктор тихо спрятал конверт и задумался. В то же советское время, если к человеку внезапно попадали такие деньги, это было очень и очень неспроста. Обычно такие суммы давали преступники или шпионы.

Первое, что подумал Виктор, – это то, что Бурмин перепутал конверты, тем более что никаких надписей и даже марки на конверте не было. Он даже хотел вернуться в кабинет и объясниться, но ему пришло в голову, что жандармерия вряд ли доверит тайную передачу конвертов человеку, который может их спутать.

Вторая мысль, которая показалась ему более основательной, – это то, что жандармерия пытается его подкупить. Дает деньги, а потом тот же Ступин скажет: «Милейший, но вы же не думаете, что такие деньги могут платить за рассказы?» И попросит выполнить какое-то поручение – вначале, конечно, необременительное. Вопрос, что это будут за поручения. На кого-то доносить? Вряд ли. Он здесь практически никого не знает. За кем-то следить? Тоже довольно глупо. Филер должен быть незаметным, а он в этот доакселерационный период скорее будет претендовать на роль Дяди Степы-городового. И вообще крупная сумма. Крупная сумма – крупная игра.

А какая здесь может быть крупная игра? Допустим, Ступин его приметил, решил, что он для какой-то игры подходит, и направляет его к Бурмину, который его человек. Здесь сходится. Дальше он, Виктор, опять-таки чем-то оказывается подходящим, и его через Бурмина начинают финансировать, к чему-то готовить. И еще, еще… не через Ступина ли сделали ему вид на жительство? Кто его в полицию приводил? Катерина. Но к Катерине его опять-таки направил Ступин. Опять все замыкается.

Чем же он мог им так подойти? О чем они могли узнать в автомобиле? Ну во-первых, что его здесь никто не знает, он здесь никого не знает, искать его здесь не будут… Трансплантацией органов здесь пока что только в рассказах Булгакова занимаются, да и в этом варианте все давно бы уже свершилось. Значит, другое, хоть пока и не факт, что лучше. Его не знают, его не знают… но Бурмин тут же создает ему известность и легенду: писатель-фантаст проездом. Плюс легенда, которую Ступин подарил ему в автомобиле, – насчет причин, по которым он здесь оказался. Случайность? Или им нужен человек с улицы, которого надо выдать за знаменитость? Ввести в какой-то круг влиятельных лиц?

Что дальше? Регистрацию ему сразу же сделали – после того как Ступин убедился в том, что он, Еремин… Это после института. В том, что он инженер-механик? Или в том, что он может идти на риск ради чего-то? Неясно. Да, и рассказ для жандармской газеты Ступин сразу же просит после института. Рассказ какую-то роль сыграл? Рассказ про хакеров. Какие здесь хакеры? Хотя… это же имеет отношение к криптографии, к шифрам. Сильные пароли, слабые пароли, элементы социальной инженерии, рассеянность и забывчивость юзеров… Да, пожалуй, здесь и сегодня для жандармерии кое-что будет интересным.

Ладно. Он, Еремин, не хочет иметь отношения ни к каким местным комбинациям, ни к каким «заданиям империи». В конце концов, он и на ремонте бытовой техники неплохо заработает, если один плевый выезд стоит полтора советских червонца. Так что план действий: найти жандармерию, отыскать там штабс-ротмистра и вернуть деньги, заявив, что он получил их по ошибке. Кстати, вот будет цирк, если вдруг выяснится, что штабс-ротмистр ни в какой жандармерии не служит…

Первым препятствием к реализации плана было то, что Виктор не знал, где в Бежице жандармерия.

Обращаться к сотрудникам редакции или случайным прохожим он не решился. «Когда человек ходит в здание жандармского управления, мало ли что могут подумать про него обыватели!» – вспомнил он слова штабс-ротмистра. Так, а вот если спросить в госучреждении… это уже лучше; мало ли какую бумагу гражданина направили подписывать или справку взять. В госучреждении куда угодно послать могут, и никого это не удивит. А ближайшим от редакции учреждением было здание губернского управления. Виктор взглянул на часы. Так, половина пятого… Будем надеяться, что прием у них еще не закончен.

Одолевая триста метров до Губернской, Виктор задумался еще над одной особенностью местного бытия. Оболваненных пропагандой было как-то не видно. Может, они и имелись, но на бытовом уровне из общего уклада жизни не выделялись. Правда, насколько он мог понять по крестикам и иконам, большинство народа здесь было верующим, но если принимать в расчет их число, то тогда по степени оболваненности масс будет трудно отличить демократию от тоталитаризма. А это значит, что критерий сей формален и не подходит. Религиозные фанатики в большом числе не попадались; но точно так же во время Хрущева, и тем более Брежнева, он редко встречал людей, ошизевших на политике; таковые как-то стали более надоедливы в конце перестройки и начале строительства демократии. Значит, тоже не тот критерий. И вообще непонятно: если человек слепо верит, что политик из грузинского местечка Гори – великий вождь и учитель, то он оболванен, а если слепо верит, что проповедник из мест, где сейчас государство Израиль, – бог и учитель, то это как? Или надо, чтобы политик был распят и воскрес? Но тогда что же будет в реальности-2, если Сталина разморозят и оживят? Станет ли культ личности в этом случае оболваниванием масс или реанимацию можно будет смело отнести к общепринятому в историческом плане чуду и выставлять нательное белье размороженного в качестве духовно ценной реликвии? Чепуха какая-то… Короче, общественные науки в данном важном для миропонимания вопросе как-то слабо разобрались, что порождает брожения в умах недостаточно подкованных в философии обывателей.

В парадный подъезд губернского управления входили и заходили люди; по-видимому, находившиеся внутри учреждения еще работали. Виктор зашел. По холлу прохаживался полицейский в белом кителе; проход на лестницу был свободен, однако, поднявшись по ней, Виктор обнаружил, что на входе в некоторые коридоры стоят один или два часовых при тумбочке, а в другие вход свободный. При этом на дверях висели только таблички с номерами кабинетов и стрелки с указателями, на которых тоже были перечислены только эти номера, так что понять решительно ничего не было возможно; Виктор констатировал, что в этом плане в его России устроено значительно лучше, не говоря уже о наличии таких вещей, как интернет-приемные. Поняв, что теряет время, он спустился на первый этаж и обратился в вестибюле к полицейскому.

– Значит, это… вы лучше спросите в четырнадцатом кабинете, это вон в это крыло по коридору направо шагов двадцать будет. Только там из приемной вышли, вы туда зайдите и подождите.

«Странно, что в полиции не знают адреса. Хотя… а что я, собственно, знаю о здешней полиции? Может, им сообщать не велено».

В приемной четырнадцатого кабинета действительно никого не было, и стол секретарши с большой и не новой черной машинкой с брэндовым названием «Ундервуд» выглядел осиротевшим. В углу стояла кадка с большим фикусом, а динамик в виде черной тарелки напевал цыганский романс «Измены нет» голосом Тамары Церетели. Виктор сел на один из полумягких стульев с черной коленкоровой обивкой, что выверенной шеренгой стояли вдоль стены, и стал ждать, опасаясь, что сейчас раздастся звонок, работа больших и малых чинов закончится и он так и не узнает тайны местоположения жандармерии. Однако через десять минут дверь, ведущая в кабинет, отворилась, и из нее появился не кто иной, как штабс-ротмистр Ступин.