Призрак Оперы - Гастон Леру

Случилось кваканье. Их двойное восклицание влилось в общийединый звук ужаса в зале. Оба директора чувствовали, что призрак наступает.Склонившись над перилами ложи, они смотрели на Карлотту, как будто не узнавалиее. Своим кваканьем эта дьявольская женщина, должно быть, давала сигналкакому-то несчастью. И они ожидали этого несчастья. Призрак обещал им его.Опера была проклятой.

– Продолжайте! Продолжайте!

Но Карлотта не стала продолжать с того места, гдеостановилась. Смело, героически она возобновила фразу, в конце которойпоявилась жаба.

Как странно, словно чары,

Вечер сковал меня…

Зал тоже казался очарованным.

Но кваканье возобновилось. Зал взорвался. Тяжело опустившисьв кресла, Ришар и Мушармен не нашли в себе мужества e сил обернуться. Призраксмеялся рядом с ними. И наконец они отчетливо услышали его голос, этотневозможный, идущий из глубины голос:

– Того, как она поет сегодня, не выдержит даже люстра!

Они оба посмотрели наверх и издали ужасный крик. Люстра,громадная люстра падала вниз, отвечая на призыв этого сатанинского голоса. Подбесчисленные вопли и крики она рухнула в самый центр партера. Началась паника.Моей целью не является оживить это историческое событие. Те, кто любопытен,могут прочесть об этом в газетах того времени.

Было много ранений и одна смерть. Люстра упала на головубедной женщины, пришедшей в Оперу впервые в своей жизни, той самой, которуюРишар выбрал, чтобы заменить мадам Жири, билетершу ложи призрака! Она умерлатотчас же, и на следующий день одна из газет дала следующий заголовок: «Тысячадвести килограммов на голову консьержки!» Это был единственный некролог.

Этот трагический вечер кончился плохо для всех. Карлоттазаболела. Кристина Доэ исчезла сразу после представления, и две недели ее никтоне видел в Опере или где-либо еще. (Это первое исчезновение не следует путатьсо знаменитым похищением, которое произошло позже при таких драматических инеобъяснимых обстоятельствах.) Разумеется, Рауль был озадачен отсутствиемКристины. Он написал ей по адресу мадам Валериус, но ответа не получил. Вначалеон особенно не удивился, поскольку знал ее настроение и решимость порвать с нимвсе отношения, хотя и не догадывался о причинах этого. Его печаль продолжаларасти, в конце концов он обнаружил, что ее имени нет ни в одной из программ.Даже «Фауста» представляли без нее. Однажды около пяти часов пополудни виконтотправился в Оперу, чтобы разузнать что-то о Кристине. Он нашел обоихдиректоров поглощенными работой. Друзья просто не узнавали их: они утратилибодрое расположение духа и энтузиазм. Частенько их видели на сцене снахмуренными бровями, наклоненными головами, бледными лицами, как будто ихпреследовала какая-то отвратительная мысль или они стали жертвой жестокогоудара судьбы.

Падение люстры привело ко многим последствиям, за которыеони несли прямую ответственность, но было трудно говорить с ними на темупроисшедшего. Официальное расследование пришло к заключению, что это былнесчастный случай, вызванный износом креплений, но и бывшие директора, инастоящие обязаны были обнаружить и устранить эти неполадки, прежде чем онипривели к катастрофе.

И я должен сказать, что Ришар и Мушармен казались такимиизменившимися и отстраненными, такими таинственными и непостижимыми, что многиеполагали, что что-то даже более страшное, чем падение люстры, изменилосостояние их ума.

В своих отношениях с людьми они демонстрировали большуюнетерпимость, за исключением мадам Жири, которая была восстановлена в своейдолжности. Поэтому легко себе представить, как Ришар и Мушармен приняли виконтаРауля де Шаньи, когда тот пришел справиться у них о Кристине. Они простоответили, что певица в отпуске. Когда же он спросил, как долго будетпродолжаться ее отпуск, ему вежливо было сказано, что отпуск неограничен,поскольку Кристина Доэ мотивировала его состоянием здоровья.

– Она больна! – воскликнул Рауль. – Что с ней?

– Мы не знаем.

– Вы посылали к ней своего доктора?

– Нет. Она не просила нас об этом, мы полностью доверяем ейи потому поверили мадемуазель Доэ относительно ее болезни.

Отсутствие Кристины взволновало Рауля. Мрачный, он покинулОперу и решил – будь что будет – пойти e мадам Валериус. Он, конечно, помнил,что Кристина запретила ему предпринимать какие-либо попытки увидеть ее, нособытия в Перросе, а также то, что он слышал через дверь артистической комнаты,их последний разговор у кромки торфяного болота заставили его подозреватькакие-то козни, которые, хотя и выглядели дьявольскими, все же строилисьлюдьми. Легко возбудимая фантазия Кристины, ее нежная и доверчивая душа,своеобразное воспитание, построенное на сказках и легендах, ее постоянные мыслио мертвом отце и в особенности восторженное состояние, в которое ее повергаламузыка, – все это, как казалось виконту, делало ее особенно уязвимой длянечистоплотных действий некоторых неизвестных, неразборчивых в средствах людей.Чьей жертвой она стала? Этот вопрос Рауль снова и снова задавал себе, когдаспешил к мадам Валериус.

Хотя Рауль и был поэтом, страстно любил музыку, любилстаринные бретонские предания, в которых плясали домовые, и более всего любилскандинавскую нимфу по имени Кристина Доэ, но в то же время он верил всверхъестественное только в делах религии, и самая фантастическая история вмире не могла заставить его забыть, что дважды два – четыре.

Что скажет ему мадам Валериус? Виконт дрожал, когда звонил вмаленькую квартирку на улице Нотр-Дам дес Виктор.

Дверь открыла служанка, которую он видел однажды вартистической комнате Кристины. Он спросил, можно ли видеть мадам Валериус. Емуответили, что она больна, в постели и не принимает посетителей.

– Пожалуйста, возьмите мою карточку, – сказал Рауль.

Ему не пришлось долго ждать. Служанка вернулась и провелаего в слабо освещенную и скупо обставленную гостиную, в которой висели портретыпрофессора Валериуса и отца Кристины.

– Мадам просит вас извинить ее, мсье, – сказала служанка, –но она может принять вас только в спальне, она больна и не встает.

Через пять минут Рауля ввели в темную спальню, где он сразуже увидел в тени алькова доброе лицо мадам Валериус. Ее волосы поседели, ноглаза не состарились, никогда прежде они не были такими по-детски ясными ичистыми.

– Мсье де Шаньи! – воскликнула она радостно, протягивая емуобе руки. – Вас, должно быть, послало небо! Теперь мы можем поговорить оКристине.

Для Рауля эти последние слова прозвучали зловеще.