Что скрывает прилив - Мелинда Солсбери

На дне этого же мешочка нахожу камею[4] с изображением моей мамы и останавливаюсь. Я ни разу ее раньше не видела. Подношу вещицу к свече и начинаю рассматривать. На портрете мама выглядит молодой, немногим старше меня. Наше сходство поразительно: те же округлые щеки и заостренный подбородок, тот же надменный изгиб губ. Если бы не мои темные волосы и глаза, я бы казалась ее близнецом. Я кладу камею и странный ключ в карман и размышляю, что же мне делать дальше.

Есть место, которое я не проверила. Но он не посмел бы…

Или посмел?

Со свечой в руке выхожу в коридор и останавливаюсь в гостиной перед закрытой дверью.

Она не открывалась с той самой ночи. Насколько мне известно, с тех пор отец не заходил в ту комнату. Я тоже. Для матери она всегда была особым местом, еще до того, как стала ее кенотафом[5].

Впрочем, это единственное помещение, которое я еще не осмотрела. Единственное, в которое, по мнению отца, я бы не вошла.

Стиснув зубы и расправив плечи, я открываю дверь.

И сразу понимаю, что он сюда не заходил. Окна уже давно закрыты ставнями, в комнате душно и тяжело дышать. От порыва свежего воздуха поднимается и начинает кружиться пыль, поблескивая в свете свечи. Я делаю глубокий вдох и переступаю порог.

Я и забыла, как здесь красиво. Мама обставила ее на свой вкус: обои с цветочным узором, два невысоких диванчика, обшитых желтым шелком с рисунком из розовых роз. Изящные столики с длинными тонкими ножками, декоративные шкатулки, украшенные перламутром и черепаховым панцирем. Изысканные предметы, которые она привезла сюда из родительского дома, после того как ее родители умерли, а брат уехал. До того как Джайлз Стюарт начал строить свою империю, семья моей мамы была самой богатой в Ормсколе.

Я прохожу по пышному ворсистому ковру, открываю одну из шкатулок и нахожу там залежавшиеся леденцы со вкусом еловых иголок. Беру один из них в руки, а он уже не пахнет ничем. Его аромат утрачен навсегда.

Решимость покидает меня, я кладу конфету обратно и захлопываю шкатулку. Приняв поражение, закрываю за собой дверь в мамину гостиную и возвращаюсь в кабинет. Тут бы прибраться. Я чувствую резь в глазах и начинаю энергично их тереть.

– Я не заплачу. Не заплачу, – мычу я сквозь сжатые зубы, пока подхожу к книжной полке.

Следующее, что я помню: под ногу мне попадает перо и у меня подворачивается лодыжка. Взмахиваю руками, пытаясь восстановить равновесие, но напрасно. Я барахтаюсь, пытаясь спасти себя от падения, и зачем-то хватаюсь за подушку расположенной у окна банкетки.

Подушка с треском отрывается и остается у меня в руке, а я тяжело падаю на пол, взвизгивая от удара спиной и громко клацая зубами так, что кажется, весь череп содрогается. Свободной рукой я стучу по полу, прикусывая губу, чтобы не закричать. Господи Иисусе, как больно.

Когда у меня наконец перестает звенеть в ушах, я медленно встаю на ноги, потирая нижнюю часть спины, и осматриваю банкету. На голом деревянном каркасе осталось несколько полосок ткани там, где была закреплена подушка; я почти с корнем ее вырвала. От мысли, что не получится приделать ее обратно, у меня сердце проваливается в пятки.

И в тот момент, когда я собираюсь положить подушку на место, безнадежно уповая, что отец ничего не заметит, замечаю небольшое отверстие на крышке каркаса. Той же формы и размера, что и странный ключ. Когда я понимаю, что передо мной, у меня отвисает челюсть.

Это вовсе не банкета, а встроенный в нишу под окном сундук. Из-за мягкой обивки я ни за что бы не догадалась.

Мгновенно забываю о боли и достаю из кармана ключ. Поворачиваю его, замок щелкает, а головка ключа превращается в ручку. Я поднимаю крышку и не могу отвести глаз.

Внутри спрятано семь книг, обернутых в переплет из козлиной кожи и уложенных на самую мягкую шерсть, к которой я когда-либо прикасалась. Я поднимаю одну из них: она того же размера, что и лежащие на полках учетные журналы наевфуиля, но при этом такая старая, что при попытке открыть ее бумага начинает рассыпаться. Я спешно ставлю книгу на место, прежде чем она совсем развалится. Две соседние выглядят так же хрупко, и я их не трогаю.

Зато четвертая, кажется, покрепче. Скрестив ноги, я сажусь на пол и аккуратно кладу ее на колено. Обложка мягкая, словно замша или дорогой велюр. Роскошная вещь. Я открываю ее и осторожно дотрагиваюсь до страниц. К счастью, они остаются целыми. Так что я начинаю бережно листать книгу.

Мне не удается понять ни слова. Самые ранние книги, которые я видела, были написаны на древнешотландском, но и там мне требовалась помощь. Тем книгам было не тягаться с этой. В ней даже не слова – символы. Либо это какой-то шифр, либо более ранний язык. Я пробегаю газами по нескольким абзацам, но текст не обретает смысл.

А потом я переворачиваю страницу и вижу это.

Ужас, который я испытала прошлой ночью, возвращается с тройной силой. Я судорожно оттягиваю воротник ночной рубашки. Нужно признать, что художник оказался чрезвычайно искусным. Чернила выцвели до ржавого цвета, как запекшаяся кровь, но изображения оставались четкими, все детали – правдоподобными. На рисунках в книге было существо, которое повстречалось мне вчера. Я рассматриваю иллюстрации и не могу отвести глаз. Теперь понимаю, почему тварь, которую я видела на дорожке к дому, показалась мне настолько странной. Настолько не похожей на человека. Из-за слишком длинных конечностей существо выглядит хилым, даже болезненным. Таким, словно едва может выдерживать собственный вес, ведь на нем нет ни мяса, ни жира. Мертвенный. Думаю, его можно описать этим словом. Или истощенный. Одни лишь жилы и кости.

Я продолжаю изучать изображения. Следующие два представляют собой удивительно подробно прорисованные лица. Глаза выглядят яркими и внимательными, они не затянуты пеленой, как у того существа. Быть может, у него какое-то отклонение или оно гораздо старше тех, что нарисованы в книге. Уши расположены высоко и имеют слегка заостренные кончики. Губы такие же широкие и тонкие. Нос – просто два отверстия в центре лица. На коже тушевка, даже кажется, что, если до нее дотронуться, она окажется шершавой.

Только я не планирую проверять это предположение.

Переворачиваю страницу и, не стесняясь в выражениях, отшвыриваю книгу.

Каждый волосок на моем теле встает дыбом, а дыхание спирает. Я не хочу смотреть на это еще раз, но заставляю себя. Дрожащей рукой поднимаю книгу, снова кладу ее к себе на колено и отыскиваю нужную страницу.