Саперы - Артем Владимирович Драбкин

что он родился в Кишиневе. И такую справку он получил. Это дало ему возможность беспрепятственно добраться до границы, там, в районе городка Спекуляны, он ночью переплыл Прут и появился в Яссах, где, верный своему слову, женился на любимой девушке и остался жить в Румынии. Родилось шестеро детей: три сына и три дочери. Отец работал начальником участка по заготовке леса, но с приходом румынских фашистов к власти остался безработным — евреям не разрешалось работать на государственной службе. В кредит в лавке нам продукты больше не отпускали, платить за еду нам было нечем, и наша семья стала голодать. И тогда отец написал письмо с просьбой о помощи во Францию, командованию Иностранного легиона, хотя надежды было мало, прошло больше двадцати лет. Оказалось, что во время службы в легионе на него был открыт счет во Французском банке, и за эти годы там накопилась значительная по тем временам сумма! Прибыл чек на 5000 франков — в Румынии это были очень большие деньги, целое состояние. Наша семья не только расплатилась с долгами, но и оделась с ног до головы.

В 1940 году Красная армия вошла в Бессарабию, и наша семья, восемь человек, уехала на советскую территорию, в Кишинев, где «родился» отец — справка Бунда сыграла свою роль еще раз! Говорили, что это был последний день и последний поезд, когда желающие евреи могли уехать в Советский Союз. Во всяком случае, я хорошо запомнил, как румыны стреляли вслед поезду из пулеметов. В Кишиневе я устроился на работу в КЭЧ (квартирно-эксплуатационную часть) местного гарнизона, работал заведующим складом лесоматериалов. Русского языка я не знал, но начальство, увидев, что в лесном деле я прекрасно разбираюсь, выделило для работников склада переводчика по фамилии Коган. Мы, беженцы из Румынии, три семьи, всего 22 человека, ютились в одной комнате в старом доме, спали на полу, еду готовили на трех примусах. Об этом случайно узнали начальник КЭЧ полковник Глауберман и его заместитель Макаревич. Они сразу организовали бытовую комиссию и вместе с ней пришли проверить, как мы живем в старой хибаре. В Кишиневе было много пустых квартир, оставшихся после бегства «буржуев» в Румынию, эти квартиры предназначались для прибывающих в гарнизон семей командиров Красной армии. Прямо на месте полковник вручил для нашей семьи ключи от квартиры на улице Армянская № 35 и приказал выделить машину для перевозки наших пожитков. Решили жилищный вопрос и для остальных обитателей нашей лачуги. Мы не верили своему счастью… 22/6/1941 года начались бомбежки города. Немецким самолетам ракетами указывали цели корректировщики. Меня и коммуниста Мазилова отправили дежурить по ночам на станцию Вистернечены, рядом с городом. Возле нас лежали штабеля авиабомб. Пятого июля я получил повестку о призыве в Красную армию. Пришел в КЭЧ за расчетом, а мне денег не дают, сказали, чтобы шел к начальству, мол, с тобой давно хотят поговорить. Прихожу в кабинет к новому начальнику КЭЧ майору Минаеву. Он предложил мне остаться на «брони» и не идти в армию. Я ответил: «Хочу воевать с немцами! Мне „бронь“ не нужна!». Минаев тут же распорядился выдать мне расчет и вызвал начальника транспортного отдела — «Для нас выделено на эвакуацию восемь машин. Запиши фамилию Шоп в список, и пометь — семь человек. Их эвакуировать в первую очередь!». Мне даже сообщили номер грузовика, на котором моя семья должна была отправиться на восток. И я со спокойным сердцем пошел в военкомат. И до конца войны о судьбе своих родных ничего не знал. В военкомате не было никаких комиссий, просто собрали еще не обмундированную, не вооруженную и не обученную группу призывников из 500 человек и отправили пешим ходом в сторону тыла. Мы перешли по мосту через Днестр в районе Дубоссар, нас направили рыть окопы и противотанковые рвы. Возле села Григориополь нас сильно бомбили. Вскоре нам объявили, что отныне мы являемся солдатами саперной части — отдельного саперного батальона, и приказали отходить на Украину. Мы отступали, периодически задерживаясь на назначенном рубеже, где рыли траншеи и рвы. Отходили через Буг, потом через Днепр. По дороге отступления очень многие дезертировали, разбегались по домам. Только евреям некуда было бежать. Как-то на Украине копали в жару противотанковый ров, устали до чертиков. Командир взвода послал меня и еще одного украинского парня Василия Дехтяря за арбузами. Бахчи были неподалеку. С голодухи набросились, наелись, нагрузили мешки, а тут стемнело, и напарник куда-то подевался. Я стал его звать, кричать: ни ответа, ни привета. Дехтярь так и не появился, и я понял, что перебежал напарник к немцам. Поле ровное, большое, куда идти? Потерял ориентировку и, устав бродить с мешком, лег на землю и заснул. Разбудил меня патруль: «Руки вверх!»… и привели в штаб другого батальона. Здесь меня стал допрашивать уполномоченный особого отдела вместе с начальником штаба. Я мог говорить по-румынски, по-французски, по-немецки, на идиш, но русского языка почти не знал, и на многие вопросы ничего вразумительного не ответил. Я знал только фамилию взводного командира, а кто ротный или комбат — не имел ни малейшего понятия. И когда выяснилось, что я еще и родился в Румынии, то мне сказали, что все им ясно — я шпион, без сомнений! Написали протокол допроса, постановили — расстрелять! — и подписались вдвоем под протоколом. Я даже не понял, что значит слово «расстрелять». Для приведения приговора в исполнение нужна была третья подпись, комбата, а его, как назло, не было, он уехал в штаб на совещание. Меня посадили в сарай под усиленной охраной, сутки не давали ни пить, ни есть. Жара, духота, жажда была такая, что думал о воде, а не о смерти. Приехал командир батальона. Ему сунули бумагу — подписать расстрел, но ему вдруг вздумалось посмотреть на «шпиона». Меня привели к нему. Я увидел на столе графин с водой, схватил его и стал пить большими глотками, думаю — хоть напьюсь перед расстрелом. Комбат спросил: «Сам откуда?» — «Из Кишинева». — «Где работал?» — «В КЭЧ». Он встал и пристально на меня посмотрел — А меня знаешь? Я так волновался, что не узнавал его, тем более в КЭЧ работало много гражданских, а этот — военный, капитан. Он продолжил: «Ну вспоминай, я же тебе ключ от квартиры давал!» Я не знал слова «ключ», но комбат жестом, поворотом руки, показал, о чем речь. Это был Георгий Афанасьевич Кучеренко, начальник отдела, ведавший квартирами. Кучеренко начал орать на особиста и начштаба: «Вы