И все это Шекспир - Эмма Смит

Эпизоды с выбором ларчика полны метафор азартной игры, рискованных инвестиций, финансовой спекуляции. Романтические отношения здесь монетизируются так же легко, как и любые другие. Возможно, в этой сцене Бассанио вполне буквально понимает девиз свинцового ларчика: «Со мной ты всем рискнешь, отдав все, что имеешь» (II, 9) — и видит в нем чисто материальный смысл. До сих пор такие благородные порывы, как самопожертвование и щедрость, казались чуждыми его характеру. И в самом деле, его готовность — искренняя или расчетливая — последовать этому девизу предстает в совсем ином свете, если вспомнить, что собственного имущества у него вообще-то нет, только заемное. Спекуляция Бассанио обеспечена чужими деньгами, следовательно, и любое его пожертвование будет сделано в кредит. Несложно отдать все, что имеешь, когда оно и так не твое.

Мотивы азарта и финансового риска многократно встречаются в пьесе — от ветхозаветного пособия по разведению овец, которое цитирует Шейлок, до похождений Джессики, промотавшей в Генуе «восемьдесят дукатов зараз» (III, 1). И хотя Карл Маркс в первую очередь ценил Шекспира за элементы экономической критики в истории мизантропа Тимона Афинского, возможно, ему стоило обратить больше внимания на «Венецианского купца». В товарах и персонажах, объединенных сетью финансовых спекуляций, очень мало «потребительской ценности». Салерио упоминает о шелках и пряностях, которыми Антонио торгует в Венеции, однако в основном экономика пьесы сводится к вычислению и обсуждению меновой стоимости. Стоит ли бирюза обезьянки? Стоит ли фунт человеческой плоти три тысячи дукатов? Даже самый мощный гимн человечности, знаменитый монолог Шейлока, словно бы заимствует структуру конторской книги. «Если нас уколоть — разве у нас не идет кровь? Если нас пощекотать — разве мы не смеемся? Если нас отравить — разве мы не умираем? А если нас оскорбляют — разве мы не должны мстить?» (III, 1) Взятая отдельно, эта речь обыкновенно воспринимается как воззвание к общечеловеческим ценностям и манифест равноправия. Однако в контексте пьесы, посреди стенаний Шейлока о мотовстве дочери и первых слухов о разорении Антонио, монолог представляется скорее попыткой установить или выторговать некое ценовое равновесие в мире прибыли, убытков и финансовых спекуляций. Если получил это — отдай то. Здесь приход, тут расход. Взял столько, должен столько: кредит и дебет. Благодаря синтаксическому параллелизму фразы Шейлока словно бы качаются туда-сюда, как чаши весов.

Таким образом, презренное ремесло Шейлока, ростовщичество, — всего лишь одно из частных проявлений спекулятивной экономики, которая лежит в основе сюжета. Сам Шейлок не столько полноценный персонаж и уж тем более не реально существующий иудей, сколько фигура, олицетворяющая власть денег и дух стяжательства. Вероятно, в каком-то смысле он назначен козлом отпущения: пьеса словно бы карает его за всеобщую страсть к наживе. Это делают все, но позор выпадает только на долю Шейлока. И вполне возможно, что его неумолимая враждебность к Антонио с самого начала имеет не только религиозную («он ненавистен мне как христианин»), но и экономическую подоплеку:

Шейлока нередко обвиняют в смешении родственных чувств с любовью к золоту: «О дочь моя! Мои дукаты! Дочь / Сбежала с христианином! Пропали / Дукаты христианские!» (II, 8) Впрочем, стоит вспомнить, что это не его слова, а довольно-таки злобный и ничем не подтвержденный рассказ Саланио о реакции «собаки-жида» на известие о побеге Джессики. Шейлок и впрямь весьма точно указывает ценность и стоимость похищенного имущества: «Пропал брильянт, за который я заплатил во Франкфурте две тысячи дукатов! Две тысячи червонцев — в одном этом брильянте, и еще другие драгоценные камни!» (III, 1) Брак — удовольствие недешевое, с чем, несомненно, согласились бы и Джессика, и Бассанио. Однако ростовщик признает и другой вид ценности — сентиментальный: он сознается Тубалу, что «за целую обезьянью рощу» не отдал бы перстень, который «получил… от Лии, когда еще был холостым» (III, 1).

Шейлоком движет не одна любовь к золоту; в противном случае он принял бы предложение Порции. «Наместо трех шесть тысяч я даю!» — заявляет Антонио в зале суда. Шейлок презрительно отвечает:

Структура пьесы недвусмысленно показывает, что награда за рискованную игру — преумножение капитала — приходит вместе с выигрышем в брачной лотерее. Новости о том, что корабли Антонио потерпели крушение, обрамляют сцену, в которой Бассанио выбирает «правильный» свинцовый ларец. Женитьба его друга Грациано на прислужнице Порции Нериссе — своего рода бонус к брачному призу, доставшемуся Бассанио, — незамедлительно служит поводом для новой ставки на прибавление в бюджете и семействе: «Мы с ними побьемся об заклад, у кого родится первый мальчик — на тысячу червонцев» (III, 2). Тут же в Бельмонт прибывают Джессика и Лоренцо с письмом Антонио, и Бассанио объявляет себя полным банкротом в личностном плане: «…меньше я имею, чем ничто. / Себя всего я другу заложил, / А друга — злейшему его врагу, / Чтоб денег мне достать» (III, 2). Сама Порция осознаёт, что муж обойдется ей недешево: «Так дорого купив, я вас не выдам» (III, 2). Слово «дорого», конечно, подразумевает силу чувства, но с неизбежностью несет и финансовые коннотации. Теперь Порции нужно оплатить долги, в которые Бассанио залез, чтобы получить ее в жены. Однако, по крайней мере, она явно не намерена отдавать бразды финансового правления в руки расточительного мужа.

Невероятный успех инвестиций Бассанио сопровождается полным крахом вложений Антонио. «Ужель погибло все, без исключенья? — не веря своим ушам, спрашивает Бассанио. — Из Триполи, из берберийских стран, / Из Мексики, двух Индий, Лиссабона, / Из Англии?» (III, 2) Однако между миром романтических чувств и миром торговли существуют и иные связи. Купец — посредник между оптовыми поставщиками и розничными покупателями; точно так же венецианский купец Антонио играет роль романтического посредника между Бассанио и Порцией. Антонио, его друг и невеста друга образуют странный треугольник. Загадочная печаль Антонио в начале пьесы многим критикам и режиссерам кажется легко объяснимой: он не смеет высказать запретную любовь к Бассанио. (В главе, посвященной пьесе «Двенадцатая ночь», мы подробнее рассмотрим тему гомоэротических желаний в комедиях Шекспира, особенно в применении к персонажам по имени Антонио.) Он разом и благодетель, который сводит друга с невестой, взяв роковую ссуду, и преграда на пути к их счастью, ведь его злоключения вынуждают Порцию и Бассанио расстаться сразу после свадьбы.

Письмо Антонио к другу — краткий, но блистательный образчик пассивной агрессии: «…между нами — все долги уплачены, и я только хотел бы увидеть тебя перед смертью. Однако поступай по своему усмотрению; если твоя любовь ко мне не побудит тебя приехать, пусть не побуждает и мое письмо» (III, 2). Бассанио сразу же мчится на выручку, вооружившись несметным приданым молодой жены.