Александр. Божественное пламя - Мэри Рено

Наконец все перевели дыхание. Прежде чем кто-либо успел заговорить, Феникс поднял руку, словно посреди боя; он набычился, и его простое лицо изменилось до неузнаваемости.

— Будет лучше для всех вас держать рты на замке!

Он дернул мальчика за плечо, прерывая ничем не разрешившийся обмен взглядами, и повел его прочь.

Не зная другого места, где он мог бы спрятать Александра, Феникс завлек его в свое собственное жилище на одной из чистых улиц маленького города. В небольшой комнате стоял затхлый запах старой шерсти, старых свитков, старого постельного белья и мази, которой Феникс натирал свои негнущиеся колени. Мальчик упал лицом вниз на кровать, на одеяло в синих и красных квадратах, и лежал беззвучно. Феникс гладил его по плечам и голове и, когда Александр разразился судорожными рыданиями, приподнял его.

Заглядывать дальше этого мгновения и приступа злобы Лисимах не видел необходимости. Его любовь, будучи бесполой, казалась ему залогом бескорыстия. Наверное, он отдал бы все, что имел, пролил бы собственную кровь. Много меньше требовалось сейчас — только утешение и исцеляющие слова.

— Мерзкий парень. Небольшая потеря, если бы ты и убил его. Ни один мужчина, которому ведомо чувство чести, не смог бы этого оставить так… Безбожник, насмехающийся над жертвой… Так что, мой Ахилл, не плачь из-за того, что в тебе проснулся воин. Парень поправится, хотя он этого и не заслуживает; и будет молчать, если только знает, в чем его благо. От меня же и слова никто не услышит.

Мальчик уткнулся ему в плечо.

— Он сделал для меня лук.

— Выброси его. Я достану тебе лучший.

Последовала пауза.

— Он сказал это не мне. Он не видел, как я подошел.

— И кому нужен такой друг?

— Он не ожидал.

— И ты не ожидал услышать такие речи.

Мягко, с вежливой осторожностью мальчик освободился из его объятий и снова растянулся на кровати, пряча лицо. Вскоре он сел и вытер рукою глаза и нос. Феникс сдернул с кувшина полотенце и обтер ему лицо. Александр сидел с широко открытыми глазами, время от времени бормоча слова благодарности.

Феникс достал из ларя для подушек свой лучший серебряный кубок и остатки вина, которое пил за завтраком. Мальчик выпил, слегка закашлявшись; вино, казалось, мгновенно проступило на его коже, приливая к искаженному лицу, к горлу, к груди. Наконец Александр сказал:

— Он оскорбил мою семью. Но он не ожидал.

Мальчик встряхнул волосами, одернул смявшийся хитон, перевязал ослабший шнурок на сандалии.

— Спасибо, что принял меня в своем доме. Теперь я поеду верхом.

— Ну, это глупо. Ты еще не завтракал.

— Мне этого достаточно, спасибо. Прощай.

— Тогда подожди. Я переоденусь и присоединюсь к тебе.

— Нет, спасибо. Мне хочется поехать одному.

— Нет, нет. Передохни немного, почитай или прогуляйся…

— Пусти меня.

Феникс отдернул руку, словно испуганный ребенок.

Отправившись позднее повидать мальчика, он обнаружил, что сапоги Александра для верховой езды исчезли, как и его пони и учебные дротики. Кинувшись расспрашивать, он узнал, что Александра видели за городом, скачущим по направлению к Олимпу.

До полудня оставалось еще несколько часов. Феникс, ожидая возвращения мальчика, слышал, как люди наконец согласились с тем, что нелепая выходка царицы являлась жертвоприношением. В Эпире люди впитывают мистицизм с молоком матери, но что хорошо для Эпира, худо для Македонии. Царь, сохраняя перед гостями хорошую, в меру сил, мину, был вежлив с Неоптолемом-актером. И где юный Александр?

Он ездит верхом, ответил Феникс, скрывая растущий страх. Что его дернуло позволить мальчику разъезжать одному, как взрослому мужчине? Он ни на секунду не должен был упускать ребенка из виду. Нет смысла искать его теперь: в огромном массиве Олимпа могли бы две армии спрятаться одна от другой. Там зияли бездонные провалы в скалах, к подножиям которых было не подступиться; там водились вепри, волки, леопарды, там встречались даже львы.

Солнце клонилось к западу; крутые восточные склоны, под которыми стоял Дион, потемнели; облако окутало скрывшиеся вершины. Феникс рыскал по расчищенному пространству за городом. У подножия священного дуба он простер руки к вечно освещаемой солнцем вершине, трону Зевса, омываемому прозрачным эфиром. Плача, он возносил молитвы к богу и давал обеты. С наступлением ночи ему не удастся более скрывать правду.

Величественная тень Олимпа, наползая на линию берега, гасила предвечернее сияние моря. Сумрак сгустился в дубраве; чаща за нею уже почернела. Между сумерками и ночью что-то двигалось. Феникс взлетел на лошадь, превозмогая боль в старческих суставах, и поскакал в этом направлении.

Мальчик спускался вниз между деревьями, ведя в поводу своего пони. Изнемогшее животное ковыляло рядом с ним, понурив голову и слегка припадая на одну ногу. Они спокойно пересекали поляну; увидев Феникса, мальчик поднял руку в приветствии, но промолчал.

Его дротики были привязаны к чепраку — он еще не имел права на колчан. Пони уткнулся мордой в его лицо, словно заговорщик. Одежда Александра была разодрана, на расцарапанных коленях коркой засохла грязь; руки и ноги покрыты ссадинами; казалось, что с утра он весь как-то осунулся. Спереди его хитон потемнел от крови. С запавшими и расширенными глазами, он ступал легко, свободно, нечеловечески спокойный и безмятежный.

Феникс спешился, схватил его, осыпая упреками и вопросами. Мальчик провел рукой по носу пони и сказал:

— Он охромел.

— Я все здесь изъездил, чуть не сошел с ума. Во что ты себя превратил? Откуда течет кровь? Где ты был?

— Кровь не течет.

Он вытянул руки, которые ополоснул в каком-то горном ручье; кровь запеклась вокруг ногтей. Его взгляд, в котором ничего нельзя было прочитать, устремился в глаза Феникса.

— Я сделал алтарь и святилище и принес жертву Зевсу. — Он поднял голову. Белый лоб под всклокоченной копной волос казался полупрозрачным, почти светящимся. Его глаза расширились и вспыхнули в глубоких глазницах. — Я принес жертву богу. И он говорил со мной. Он говорил со мной.

Библиотека царя Архелая, дорогая его сердцу, была роскошнее зала Персея. Здесь царь принимал поэтов и философов, привлеченных в Пеллу его щедрым гостеприимством и богатыми подарками. На сфинксоголовых подлокотниках египетского кресла покоились руки Агафона и Еврипида.

На грандиозной фреске, занимавшей целиком одну из стен, пели, окружив Аполлона, музы, которым был посвящен зал. Играющий на лире Аполлон с загадочной улыбкой смотрел на отполированные полки с драгоценными книгами и свитками. Тисненые переплеты, позолоченные и украшенные драгоценными камнями футляры; флероны из слоновой кости, агата и сардоникса; закладки из шелка и канители, — от царствования к царствованию, даже во времена непрекращающихся войн. За этими сокровищами следили, стирая с них пыль, хорошо обученные рабы. Поколение сменилось с тех пор, как чьи-либо руки прикасались к ним. Они были слишком большой ценностью; обычные книги хранились в библиотеке.