Лихое время. "Жизнь за Царя" - Евгений Шалашов

– На мне грех! – сурово повторил воевода.

– Дурак ты… – зыркнул на него Яков. – Что ты в грехах-то понимаешь? Ты, воевода, лучше водки поставь. У меня-то все кончилось, а искать на ночь глядя не хочется. Да и стрельцам бы поставил. Вон, кто блюет, а кто молится…

– Ведро ставлю, – кивнул воевода. – Пущай напьются сегодня все. Да я и сам напьюсь…

– Давайте сразу ко мне, в Стрелецкую избу, – предложил Костромитинов. – После такого дела одному пить нельзя… И ты, Александр Яковлевич, с мужиками выпей. Сегодня можно.

– Выпью, – кивнул Котов. – Только холопов пришлю да за батюшкой кого-нить отправлю… – Посмотрев вокруг, воевода осознал, что уже стоит глубокая ночь и за батюшкой посылать поздно, решил: – Пожалуй, завтра пошлю…

У Котова было так погано на душе, что впору не то утопиться, не то удавиться. Но Александр Яковлевич знал, что не утопится и не удавится. Зайдет сейчас в Стрелецкую избу, выпьет вместе со всеми чарку-другую за помин невинных душ и уйдет в терем. Еще есть несколько часов, чтобы поспать, а завтра – новый день. Завтра навалятся новые заботы и дела, которые никто не сделает, окромя его – рыбнинского воеводы!

…Съезжую избу отстроили недавно, потому и бревна не успели заветриться, а изнутри пахло свежим деревом. Сев во главу стола, воевода кивнул стрельцу:

– Запускай.

Вошли двое. Одного воевода знал – рыбнинский купец Сергунька Николаев, прозванный за немалый рост Журавлем, что скупал по окрестным селам лодьи и барки, а потом перепродавал. Второго, толстяка с пегой бородой, Александр Яковлевич тоже где-то видел. Но коли не знал, как звать, стало быть, не рыбнинский.

– Мы, воевода, с бедою пришли! Мишка, прохвост, вместо добрых копеек горсть воровских отсыпал! – заорал купец, высыпав на стол горсть грязно-серебряных чешуек. – Вона, из-под серебра свинец выглядывает!

– Не виноватый я, воевода-батюшка, – бухнулся на колени толстяк. – Какие были, те и принес. А как воровские копейки среди них очутились – ни сном ни духом не ведаю! Сам подменил, а теперь на меня сваливает. Крест на том целовать буду!

– Ага, – рассеянно сказал воевода. Взяв чешуйку, потер ее пальцами. Точно – серебра тут с гулькин хрен, а то, что было, сползало, как старая грязь. Сейчас еще Николка посмотрит. Где там его носит? Будто услышав мысли, в горницу явился казначей.

– Звал, Александр Яковлевич? – спросил Николка и зевнул. – А чего звал-то?

– Коли позвал, значит, нужен, – хмыкнул Котов и кивнул на чешуйки: – Что скажешь?

Подобравшись, казначей цепко хватал чешуйки, шустро оглядывал каждую, а потом складывал в кучки, по десять штук в каждой. В том изобилии копеечек, что после смерти царя Бориса шлепали все, кому не лень, воровских денег было столько, что черт ногу сломит, второй вывернет. Николка же отличал воровские копеечки от настоящих, только притронувшись к ним. Была у него слабость, непонятная воеводе – выбирал из серебряных копеек, что горожане вносили в казну, воровские и хранил их в особом сундучке. Иногда любовно перебирал.

– Свеженькие! – потер Николка руки. – Вот, воевода – у коня, на котором царь сидит, ноги прямые, а должны быть – одна согнута, а вторая…

– Ты бы покороче… – перебил воевода казначея.

– А покороче, смотри – похожи копеечки на те, что в Ярославле, при Пожарском били. Только там сверху шло – «царь и великий князь Федор Иоаннович», а внизу – «Яр», то бишь Ярославль. И у нас, вверху «Алексдр. Яковл.», а снизу – «Рыб». Смекаешь?

– Царь Александр Яковлевич? Рыбнинск? – догадался воевода. – Вот, суки… Мало того, что деньги воровские бьют, так еще и издеваются!

– И сделаны-то нелепо, из свинца пополам с оловом. Уж лучше бы из чего одного, а не то свинец с оловом крошатся сильнее, чем одно олово али один свинец.

– Панька! – крикнул воевода, подзывая стрельца, а когда тот появился, приказал: – Возьми купца… Как там его? Мишка? Пегобородый который…

– Мишка Сироткин, – подсказал пегобородый.

– Ага, – сказал воевода, обращаясь через голову мужика: – Значит, возьми Мишку Пего… Сироткина, да отведи вниз. Пущай посидит. Кочевряжится будет – в ухо дай. Потом Костку позови. Давай, Николка, ты седни за писаря побудешь.

Николка привычно вздохнул и, притащив из каморки бумагу и чернильный прибор, начал строчить, не дожидаясь приказа.

– Че ты там царапаешь? Еще и разговора не было… – подозрительно покосился воевода.

– Начало пишу. Ну, как обычно – «В лета семь тыщ… в съезжей избе Рыбнинского воеводы… бил челом купец Сергунька сын Николаев, Журавель по-уличному»… – пояснил Николка, макая перо в чернильницу. – Вот, теперь можно и спрашивать…

Журавель, поминутно крестясь, поведал, что продал вчера Мишке Сироткину, новожилу, три лодьи, по три рубля за посудину. Деньги Мишка отдал сразу же. А стал он нынче копеечки пересчитывать, видит – воровские – не одна, не две, а целая горсть, на три рубля с лишком! Побежал за Сироткиным, поймал его и поволок к воеводе… Тот идти не хотел, но стрельцов испугался.

– Всю бороду мне исплевал. Грит – я, мол, никаких воровских денег не давал, все копеечки – чистопородные! Так воеводе и скажу – поклеп, мол. Вот скотина-то этакая, Мишка, – грустно заключил Сергуня.

– Чего же ты сразу-то деньги не пересчитал? – поинтересовался воевода. – Как докажешь теперь, что его это деньги?

– А как доказывать-то? Он, когда мне деньги отдал, темнело уже. Я их и не сосчитал толком. Утром только в кисет-то и заглянул. Ты воевода, ты и думай.

– Ишь, какой умный! Ты, значит, надурил, а воевода решать должен. Ловко!

– А что ловко-то? Я ж головой да товаром рискую! – вызверился купец. – Я эти лодьи через всю Шексну гнал, мимо крепости, что пан Казимир сотворил. Он, собака польская, что делает – выходит на реку да всех купцов, кто туда-сюда идет, заставляет деньги платить. А кто не хочет – топит, к ядреной матери. С меня целый рубль взял. Сюда рубль, туда два… Да мужикам, что лодьи делали, четыре рубля. И всего-то навару четыре рубля. А тут три рубля козе под хвост.

– Ах ты, шельма какая, – поднял голову Николка. – А старшине-то что сказал, а?

– А че сказал? – вытаращился Журавель. – Все так и сказал…

– Не ври, – строго сказал казначей и повернулся к Котову: – Он, шельмец, старшине сказал, что мужикам за работу отдал шесть рублей. Мол, навару только два рубля.

– Хитер бобер! – всплеснул руками воевода. – Стало быть, обмануть хотел? Ну не сукин же ты сын после этого?!

– Так ведь, это… – заюлил купец. – Так бы оно все и вышло. Мужики по два рубля берут. Только у меня в Нелазском свояк живет, потому мне подешевше и уступили.

– Сколько не доплатил-то? – поинтересовался воевода.

– Ну, если по пять копеек с рубля, то еще десять копеек, – прикинул Николка.

– Какие десять копеек? – возмутился Сергунька. – А если бы я по два рубля куплял, как все прочие? Не-е, ничего я не должен… Я бы не сказал, так ты бы и не узнал.