Дети Робинзона Крузо - Роман Канушкин

Икс вышел из медпункта и процедил сквозь зубы:

— Из-за этой суки у меня теперь и пузо, и жопа болят.

Мальчики весело переглянулись:

— Ты про Таню? — поинтересовался Миха, — Или... Маму Мию?

— Про обеих! — отрезал Икс.

Миха промолчал. В общем-то, смешного мало. В домике Мамы Мии случилось еще кое-что, и Буда видел там не только утонувшую девочку. Но... Миха дернул головой и сделал странный жест рукой, словно отмахиваясь от чего-то.

— Спалить там все на хер! — предложил Икс. — Только фотку эту вашу забрать, и спалить!

Миха кисло усмехнулся: нехорошо, конечно, скрывать что-то от друзей, но, с другой стороны, как им скажешь?! Особенно Иксу.

— Мы должны вернуться, — проговорил Будда. — Только теперь вооруженными.

— Знаю — значит, вооружен? — иронично поинтересовался Джонсон, наверное, намекая на повышенную склонность Будды к метафорам.

— Не-а, — Будда покачал головой. — Мы сделаем настоящее оружие. По крайней мере от собак.

И снова Миха почувствовал волну холода в спине, как тогда в порту. Собаки — не самая грозная опасность, поджидающая их в немецком домике. Повисло молчание. Множество вопросов витало в воздухе, но никто не решался сформулировать главный. Миха зябко передернул плечами, посмотрел на Будду и наконец сказал:

— Знаешь, не то чтобы я не хотел туда больше возвращаться, но... кажется, мне страшно.

— Я знаю. — Будда помолчал. Затем кивнул и чуть виновато улыбнулся. — Мне тоже.

II.

Почему собак прозвали кутанскими, Миха не знает до сих пор.

...Это были огромные псы, пастушьи волкодавы. Еще щенкам чабаны, как тут называли пастухов, обрезали им уши и обрубали хвосты, чтобы росли злее и чтобы волк не ухватил. На бескрайних пастбищах с высокой, по пояс, сочной травой, в долинах и на склонах гор, они помогали пасти и оберегали отары овец. В городских легендах-страшилках рассказывали о детях, растерзанных кутанскими собаками, которые подчинялись лишь пастуху на лошади и удару его кнута. Сама фигура пастуха таким образом приобретала демонический характер, и черные чабаны — всадники ночи были персонажами местного фольклора.

На самом же деле люди были не особо добры к своим верным помощникам. Старых и увечных, потрепанных волком собак изгоняли из отары — надо было кормить молодых и сильных, надо было беречь свое стадо. И несчастные животные сбивались в стаи, дичали, бродили по окраинам городка, наведываясь на помойки в поисках пропитания. Людей они боялись как огня. Достаточно было ребенку сделать вид, будто он поднимает с земли камень, и собаки бросались врассыпную. Правда, говорят, иногда в стаях рождались щенки. Щенки волкодава, никогда не слышавшие свиста и страшного удара кнута. Но много всего говорят, а слухами земля полнится. В любом случае к двенадцати годам Миха знал о кутанских собаках, что это хоть и «здоровущие», но безобидные дворняги, и не раз видел, как какой-нибудь пес, ошалев от ужаса, под хохот дворовых хулиганов уносился прочь, с привязанной под обрубком хвоста гирляндой консервных банок.

III.

...Гулящая, шлюшка, трахальщица, проститутка — как только язык не смаковал все это, какие только эпитеты для подступающего взросления не легитимизировал образ местной блудницы Тани. Так что в беседе со старшими спокойно и деловито, как рукопожатие, можно было обронить: «Да она, вроде как, гулящая», — и продолжать беседу, как ни в чем не бывало.

До того дня, когда они увидели Таню в домике Мамы Мии, две картинки запечатлелись в Плюшиной голове. Таня во дворе с ребенком на руках в какой-то хламиде, похожей на ночную рубашку. И совсем другая Таня: в обтягивающей кожаной юбочке, шелковых чулках, с сумочкой и в туфлях на высоком каблуке — вышагивает по приморскому парку, и ее веселый низкий смех остужает слишком уж горячих поклонников. «Тигровая лилия» — прозвал ее кто-то из местных начитанных фантазеров. Как же тревожны и соблазнительны были ее обтянутые легкомысленным нарядом крепкие бедра, какие неведомые радости сулили ее игриво покачивающиеся ягодицы. И конечно, «выслеживание» Тани, «Тигровой лилии», вышедшей на бесконечный поиск своих эфемерных женихов, стало одним из любимых развлечений местных мальчишек.

До сих пор Миха-Лимонад затруднялся определить социальный статус Тани. Незамужняя, она жила с матерью и растила чернявенького ребенка. Говорили, что ее мать, никогда не появляющаяся на публике без сногсшибательного макияжа а-ля кабуки с нарисованным густо-красным бантиком губ, выкидывала по молодости кренделя похлеще Тани, выплясывая твист со стилягами, влюбляя в себя бесконечную череду романтиков-шестидесятников и сероглазых храбрых альпинистов. Но все поддерживали с обеими женщинами добрососедские отношения. Их никто не осуждал, скорее им симпатизировали за простую доброту и отзывчивость, и степенные семейные дамы, следящие, чтоб у их дочерей юбки никогда не поднимались выше колен, с удовольствием соглашались посидеть с Таниным малышом. Кроме тех случаев, когда она отправлялась в свои путешествия в поисках быстрой и неверной любви. Таня уходила, а ее мать появлялась во дворе, покачивая ребенка и угощая всех семечками.

IV.

Сейчас по «Радио классик» Миха-Лимонад услышал, что на аукционе в Лондоне было выставлено платье Одри Хепберн со стартовой ценой 130 тысяч фунтов стерлингов. Знаменитое платье-колокол, в котором она была в «Завтраке у «Тиффани».

Одри Хепберн — последнее звено в цепочке. Трудно сказать, что из увиденного в немецком домике потрясло их больше всего. Но несомненно: фотография Одри, большая, в рамочке, перед которой было сооружено нечто наподобие алтаря, окончательно убедила их, что Мама Мия — не полоумная нищенка-старуха, вовсе не старуха и никогда ею не была.

Кстати, средства, вырученные от продажи платья-колокола, шли на благотворительные цели в Индию, страну, где примерно 2500 лет назад появился на свет принц Сидхартха Гаутама Будда.

V.

— Матерь Божия! — говорит Плюша, не очень представляя себе, что имеет в виду. Просто так выражала удивление или негодование тетя Эмма, интеллигентная мамина подруга, блондинка. Любопытно, но еще некоторое время назад Плюша, выросший в неругающемся доме, пребывал в уверенности, что «эта сука» — одно из названий для блондинок. Именно так с видом начитанного паиньки-льстеца он, не скрывая восторга, обозвал тетю Эмму — «Мама, вот и наша сука пришла!»; результатом оказался ступор всех присутствующих, выяснение отношений между взрослыми и разбитая сервизная чашка — китайский фарфор — выпавшая из рук матери. Хвала Иксу — он объяснил Плюше, как обстоят дела. Ох и ржали тогда над ним!

— Они что, идут туда? — Плюша не сводит глаз с Тани и ее спутника. — К Маме Мии?!

— Срань Господня! — поддерживает его более красноречивый Джонсон. — Охренеть можно!

Закатное солнце отражается во множестве железнодорожных путей, окрашивая золотом даль за станцией, где городок взбирается в гору. Вечер прогнал остатки жары. Совсем скоро сюда опустится ночь, — южные сумерки коротки, — бархатная, пахнущая морским бризом, пропитанная обещаниями, первыми робкими поцелуями, стрекотом цикад и звуками летнего кинотеатра. Они еще не знают, что совсем скоро сегодняшний день расколется на две части, и в одной будет яркое солнечное пятно, где останется прыжок Будды, сделавший всех героями, а в другой появится нечто новое: вместе с этой ночью в их жизнь придет Тьма, почти не узнанная, почти безобидная.