Там, где хочешь - Ирина Кудесова

— Свинья должна лишь три вещи, — изрек Денис. — Построить хлев, вырастить поросенка и посадить дуб. Видишь в углу мешок? Пришлось ей перейти на подножный корм. Желуди! А где у тебя рюмки? Скоро двенадцать.

И тут Альберто занервничал:

— Вы не купили виноград?

В Новый год по испанской традиции надо с каждым ударом колокола съедать по виноградине. Двенадцать ударов, двенадцать ягод, двенадцать счастливых месяцев.

— А если седьмой ягодой подавишься, значит, в июле тебе хана, — это Денис.

Чокнулись бокалами, Марго сидра в плошку плеснули: сунулась пятаком, попятилась, чихнула. Она, крохой, этим пятаком пузыри пускала в надувном бассейне у Мартенов во дворе. Мадам Мартен ее с ложечки йогуртами кормила, идиллия… Зачем он мусолит эти воспоминания? Новый год наступил, баста, новая жизнь. Да ведь все из-за матери, она только о Веронике и говорила, ждет не дождется внуков, двойняшек. До сих пор не признался ей, что расстались, это бы ее добило. Два года лжи… Благо прилетел, соврал, улетел. Но теперь мать вообразила, что у него проблемы с деторождением. «Обещай, что проверишься». Пообещал.

Марина лопает фуа-гра, как паштет.

— Постой, солью, крупной солью надо посыпать… Сейчас…

Полез в шкаф. Там среди приправ круглая коробочка деревянная из-под карамелек. Десять лет ему было, когда они в доме завелись. А выжила эта коробочка потому, что мама в ней соль из Геранды держала. Карамельки, кстати, из тех же краев, на соленом масле сварены.

— Воробушек, она не испортилась?

Объяснил, что соль серая не от старости, а из-за глины, из которой она полезности впитывает. Соль кристаллизуется на дне специальных прудов, и ее такими деревянными штуковинами — полушвабра, полулопата — сгребают. Марина тронула кончиком языка и поморщилась.

Коробочки с каштановой карамелью, у которой вкус детства, привозил Мартен — ухаживал за матерью, а она, бестолковая, упрямилась. Сидела бы сейчас в собственном доме в перигорской деревеньке, с милым стариканом, свиньей и собакой, а не валялась бы на койке в сарагосском доме для престарелых. Все из-за чертового итальянца, папаши. Когда от любви теряют голову, то это уже дурь, а не любовь.

— Альберто, не хочешь прогуляться? Только час ночи!

Прогуливаться с Денисом желания нет. Указал направление к главной площади, к местной Нотр-Дам, она же Нуэстра Сеньора дель Пилар, план выдал, не потеряются.

Шаги на лестнице стихли. Марго дремала на диване. Почесал ее, подошел к окну — посмотреть, куда пошли. Недалеко грохнула петарда, потом другая.

Стоял, смотрел в темноту. У парикмахерской навес провисает, в нем всякий сор. Выше — окно: две девчоночки в кремовых платьях, на одно личико, сонные, ковыряют ложками что-то на тарелках. Близняшки.

Вернулся к столу, к коробке из-под карамелек. На крышке тетка подбоченилась, с шиньоном. Толстая — видать, от сладкого; на палку опирается. Куст и домишко с голубятней. Тридцать с лишним лет коробочке.

Мать поварихой в Париже работала, по частным домам. Трюфели ей поставлял перекупщик — а брал он их у Мартена. И однажды мать с Мартеном познакомились. С тех пор Мартен зарядил в Париж из Перигора — раз в три недели приезжал. Сопротивление его, видимо, только раззадоривало. Из Геранды, куда ездил по делам, возил соль да карамельки. Протянет коробочку и говорит: «Привет от Атлантики». В десять лет так хотелось эту загадочную Атлантику увидеть!

И однажды Флорентина разрешила Жилю Мартену забрать сына в Перигор на летние каникулы. Его родители приняли мальчишку с распростертыми объятиями, фруктами откармливали, а сам Жиль иной раз брал машину, и они ехали куда глаза глядят — мимо шеренг виноградников, лугов, забрызганных красными капельками маков, подсолнечных полей, где диковинные цветы стояли навытяжку, тянули личики к солнцу, будто желая загореть, да сгорали дочерна… Мимо зеленого, желтого под невыносимо голубым прыгал по ухабам внедорожник, Альберто вывешивался в окно, в теплый ветер. Потом шли по траве, швыряли на камни одежду, лезли в прохладную речную воду… Бродили — смотрели на цапель с шеями, похожими на гигантский рыболовный крючок, на мохнатых каштановых ослов, на сонных от жары коров, безразличных даже к мухам, кишащим возле глаз, брр! Дома Мартен учил Альберто управляться с голубями: часами просиживали, слушали грудное «курлы», мальчишка любовался белыми распущенными хвостами, в вечернем свете напоминавшими веера. Два лета подряд Жиль Мартен забирал Альберто к себе — пока теплилась надежда на благосклонность упрямой испанки. И Альберто выискивал в траве крупных зеленых кузнецов, ловил за хлипкие крылышки стрекоз, кидал пауку в сети лепестки дикого цветка, и паук, дурачок, мчался сломя голову к «добыче». Так хотелось, чтобы мать хоть раз приехала! Не приезжала. Наверно, потому что — «кредит».

И еще хотелось, чтобы она стала жить с Жилем. Если папа появится, он поймет.

А как-то зимой Жиль пропал. Совсем не было от него вестей, но трюфельный перекупщик заверил, что никакой беды. И опять предложил Флорентине свои услуги. Тут Альберто смутно забеспокоился — а будет ли снова лето с мостками к реке, покрытыми илом, с глазастыми головастиками гамбузии, снующими сквозь опущенные в воду пальцы, красными ягодами тамуса, из которых можно делать бусы для бабушки? А бабушкины циннии на заднем дворе — белые, розовые, пурпурные, желтые цветы, лохматые мерзлячки, о которых следовало ревностно заботиться?.. А сливы — крупные, упругие, с белым налетом? В конце августа их стряхивают в передники вокруг дерева, а потом сушат — когда в печах, когда на солнце, и можно утащить, сколько руки загребут… Да бог с ними, главное — речка, голуби, и кузнецов он хотел следующим летом наловить целую банку. Можно даже подружиться с местными мальчишками, хотя и без них дел полно.

Мартен не появлялся, а Флорентина не навязывалась. Альберто хотел действовать в одиночку, да вот глупость — номера-то перигорского не знал, Жиля раньше звать не приходилось. Флорентина снова стала заказывать трюфели у перекупщика. Он-то и сообщил спустя несколько месяцев, что Жиль продолжает ездить в Париж, к «женщине». И ведь ни разу не заглянул! Ладно, к матери — к нему, к Альберто, который так ждал его! В тот день Альберто заболел. Ему всю ночь снились голуби. Они метались по голубятне, бились о стенки, резким движением расправляли веера хвостов: трррык! трррык! Не курлыкали, а ворчали, как недовольные собаки. Флорентина отказалась от заказов и сидела с сыном дома, поила горячим чаем, с которым он доедал последние карамельки.

«Женщина» и стала нынешней мадам Мартен, а мать одумалась, да поздно было. Теперь у нее мания: чтобы сын женился на дочери Мартена Веронике…

По дороге к Нуэстра Сеньоре дель Пилар познакомились с двумя ребятами. Веселые такие, идут, хохочут. Денис первый их заметил:

— Слышишь, по-французски говорят! — и, присвистнув: — Да они педики…

Марина улыбнулась: