Это твоя жизнь - Джон О'Фаррелл

— Нет, — сказала она, когда я ей позвонил и раскрыл секретные детали своего очередного выступления. — Нет, нет и нет! Это же день рождения Саманты. — Ее тон подразумевал, что и в моем ежедневнике эта дата должна быть напечатана между днем рождения Мартина Лютера Кинга и Днем святого Патрика. — Все идут к ней обедать.

— Но это же поздно вечером, — убеждал я. — Приходите после вечеринки. И друзей приводите, если хотите.

— А во вторник нельзя? Постойте-ка, нет, во вторник у меня презентация книги, в четверг тоже никак, в пятницу слишком поздно. — И тут быстро выяснилось, что в другие дни у нее тоже не получается, так что она с неохотой согласилась пораньше уйти со дня рождения этой Саманты.

— Значит, точно придете? — спросил я, чувствуя себя гораздо менее круто, чем на интервью.

— Приду, конечно. Редактор отдела культуры очень заинтересовалась этим материалом. «Эстрада — новый рок-н-ролл. Но вот вам панк эстрады», — ответила Арабелла.

Я не вполне понял, что она имеет в виду, хотя осталось чувство, что ставки опять выросли. И наутро я наконец сел писать интермедию. В школу нужно было только после обеда. Положив перед собой несколько чистых листов бумаги, я сидел, пытаясь придумать нечто смешное. Комедия наблюдений, вот что нужно! «Вы когда-нибудь видели, как открывают пакет с молоком?» Хм, наверняка такое наблюдение предшествовало появлению молочных пакетов. Надо бы посовременнее. О пейджерах. Или о цифровом телевидении. «Теперь для всего есть свой канал, верно?.. Скоро, наверное, будет особый канал… свой канал… для…» Но на ум так и не шло, для чего еще нет особого канала. Может, политический юмор? «Новые лейбористы, говорите? Не такие уж они и левые, как старые лейбористы, верно?!» Сатира звучала не слишком злободневно, я только испортил лист. Под ним лежал использованный, совершенно чистый, только в самом верху написаны слова: «Сцена вторая».

Через полчаса мытарств идея вот-вот должна была проклюнуться, но работу мысли прервал дверной звонок, и я тут же узнал силуэт Дорин Катбуш, который заслонил весь свет, проникавший через стекло входной двери. При встрече с Дорин вы безошибочно понимали: эта женщина обожает карликовых шнауцеров. Отчасти дело в том, что на ее груди буквально полыхал ярко-желтый значок, размером с блюдце, с недвусмысленной надписью «Я обожаю карликовых шнауцеров». Но имелся и другой признак, который трудно было не заметить: она держала на руках пару пыхтящих миниатюрных шнауцеров, две усатые песьи головы — вечное и неизменное обрамление ее колоссального, до пояса, бюста. Дорин — фигура из греческой мифологии: голова и тело человеческие, а из подмышек растут две собачьи головы. Если у вас оставались сомнения относительно ее чувств к микроскопическим собачонкам, то большой значок подкреплялся обширной коллекцией шнауцерских знаков отличия: зеленый мужской жилет был сплошь утыкан еще тремя-четырьмя десятками мелких металлических значков в виде любимых собачек или с декларацией членства в Клубе карликовых шнауцеров Великобритании.

Я открыл дверь, и Дорин исполинским выдохом смела меня с порога.

— Джимми, дорогой, ты же сегодня пойдешь выгуливать Бетти? — Первый залп двунаправленного вопроса сражал меня неизменно. Ответив «да», я давал шанс спросить, не прогуляю ли я заодно и ее собак. Слон берет королевского коня: шах. Конечно, я собирался прошвырнуться до утесов с Бетти, но выводить ее песиков — операция более сложная, если имеешь дело с собаками, которые вообще не привыкли ходить пешком. Их не выгуливают, их «вынашивают».

Дорин заведует языковой школой, где я работаю. Она даже помогла мне снять этот дом по соседству со своим, когда я только начинал. С тех пор я плачу ей за доброту. Поскольку я работаю на полставки, люди часто просят меня о помощи, а то и просто так заходят, если охота потрепаться, ну и, в общем, уделяешь им время. Наверное, знаменитости нанимают людей, которые за них уделяют время другим. «Ее Величество поручила мне ответить на Ваше письмо» — так обычно отвечали из Букингемского дворца на мои письма королеве о ее серых борзых. Великие не уделяют другим время по отдельности, они уделяют время всем сразу. Они треплются не с соседом, а со всей страной, даже со всей планетой — вот что такое быть звездой. Оказываешь услугу не ближнему, а миллионам. И пока я исполнял свой гуманный долг и кормил кошку Эдны Мур, когда та лежала в больнице, Боб Гелдоф,[27]возможно, тоже сделал доброе дело, дав благотворительный концерт в пользу голодающих. В этом мироздании у каждого свое место. Я хочу сказать, разве можно считать, что кто-то важнее?

Я прочел все книги о решимости и целеустремленности звезд на пути к славе. И нигде не говорилось, что им приходится уделять время людям, но такова, видимо, цена славы: постоянно надо ставить себя впереди других. Этот миг настал и для меня. Мне было некогда прогуливать карликовых шнауцеров Дорин. Есть дело поважнее: работа над эстрадным шедевром. Просто надо проявить твердость и отказать. Посмотреть ей прямо в глаза и объяснить, что я сильно занят и даже не откажусь, если она за меня выгуляет Бетти. Я собрал все мужество в кулак и начал:

— Дело в том, Дорин…

— Просто мне нужно поехать навестить брата, — зачастила Дорин, — он в больнице, в Брайтоне. Помнишь, я говорила, у него рак…

Подсаживая дрожащих собачонок, когда они перебирались через травяные джунгли, я думал: смогу я ли когда-нибудь достичь поставленной цели? Одиссею в его эпопее пришлось одолеть циклопа, провести судно через Сциллу и Харибду и противостоять чарующим голосам сирен. Но есть ли подвиг в преодолении препятствий, которые преграждают дорогу в каждодневном путешествии?

— Посмотрите, как наш герой отказывается проверять электронную почту, ибо у него стальная воля!

— О да, и подивитесь, с каким бесконечным мужеством бросает он вызов мэрии в споре о парковочном штрафе, несправедливо пришлепнутом на его «ниссан-санни»!

— Воистину зрите, как противостоит он в последнем бою великанше дважды-собакоголовой! Довольно ли могуч наш герой, дабы отказать ей в просьбе выгулять ее карликовых шнауцеров?

— Нет, видать, не довольно.

Одиссей возвращался домой двадцать лет; похоже, на создание эстрадного номера у меня уйдет не меньше. Но к выходным начало интермедии было готово, и я маятником вышагивал по гостиной. Вот что у меня получилось:

— Додо.[28]Ну и несуразная была птица! — Я сделал на полях тревожную пометку «злободневность?» и продолжил: — Вот и вымерли. Ну, вы меня простите, но кто виноват? То есть, типа, сами вы, додо, виноваты, вот что. Вы уж меня простите, но сами напросились. — Здесь возможен небольшой смех. — Ведь это же неспроста, значит, когда в гнезде сидела последняя пара додо, а моряки подумали: ну и что? Исчезнет эта птичка с лица земли навеки или нет, а поджарим-ка мы додо в апельсиновом соусе. Так? Ну, вы уж меня простите, это вам не конкурс хренов. — Я опробовал этот момент без ругательства, но тогда казалось совсем уж не смешно. — Слышь, додо, летать вы не умеете, зато вкусные. Я бы сказал, конструктивный недостаток, пиши пропало. Вот вы и вымерли. Переживете! Уступите место другим! — Тут я так резко тряс головой, словно сам не верил, какие эти додо смешные, и повторял: — Додо — птицы-недоделки! — как бы про себя, притворяясь, что подавляю очередной приступ смеха.