Гуров не церемонится - Алексей Макеев

– Лев Иванович, – дрогнувшим голосом сказал Николай Степанович. – Мне Болотин сказал, что денег вы не возьмете, так просто знайте, что, если вам что-нибудь когда-нибудь понадобится, я жизни своей не пожалею, но все для вас сделаю.

– Когда-нибудь – неинтересно, а вот вы мне прямо сейчас скажите, узнаете ли вы эту женщину? – спросил Гуров, буквально силой вытаскивая из-за спины Степана Алексеевича Светлану.

И Савельев ее узнал, потому что неприязненно – видимо, старая обида так и продолжала все эти годы жить в его сердце – спросил:

– А ты здесь чего делаешь?

– Да вот сына одного побоялась дома оставлять, – небрежно сказал Гуров.

– Какого сына? – настороженно спросил Николай Степанович.

– Степа! Иди сюда, – позвала Наталья Николаевна старшего внука, и тот, выйдя вперед, встал рядом с матерью.

Савельев впился в него взглядом, увидел разного цвета, как и у него, глаза, да и вообще их поразительное сходство, часто-часто задышал и вдруг, потеряв сознание, обмяк на подушке.

– Коленька! Сыночек! Что с тобой? – закричала Наталья Николаевна.

Схватив с тумбочки стакан с водой, она набрала ее в рот и брызнула на сына так, как обычно брызгают хозяйки на белье при глажке. Тот очнулся, но глаза открывать не спешил, а когда все-таки открыл, в них стояли слезы.

– Сын! Мой сын! – прошептал он и, не выдержав, зарыдал. – Партизанка! – сказал он сквозь слезы. – Ну, скажи ты мне хоть сейчас, о чем ты с Тимуром шепталась. Ведь ты же знала, что мы враги.

– Да подружка моя, Нинка… – начала объяснять Светлана.

– Прохорова, что ли? – перебив ее, спросил Николай Степанович.

– Ну да! – подтвердила та. – Она в Тимура влюбилась по уши, вот и попросила меня узнать у него, как он к ней относится. А как я ей отказать могла? Лучшая подруга ведь! Я и поговорить-то с ним постаралась так, чтобы ты не узнал. А тебе кто-то все-таки рассказал.

– Ну ты же мне все еще тогда объяснить могла! – воскликнул Савельев.

– А ты мне хоть слово вставить дал? – возмутилась Светлана. – Обругал меня на чем свет стоит, и все.

– А ты помнишь, что мне сказала? Что я тебе не муж, чтобы приказывать, как ты себя вести должна, – напомнил женщине Николай Степанович. – И это после всего того, что между нами было!

– Мама! Отец! – не выдержал Степан. – Может, хватит ругаться? Если вы не забыли, двадцать лет прошло, а вы все никак успокоиться не можете.

– Значит, ты и правда считаешь меня своим отцом? – дрогнувшим голосом спросил Савельев.

– А как не считать, если она всю жизнь только о тебе и говорила, все вспоминала, какой ты. Ее несколько раз замуж звали, а она не соглашалась, верила, что вы когда-нибудь снова встретитесь. Она тебя все эти годы ждала. Я все ваши истории столько раз слышал, что уже наизусть знаю. Да и бабушка мне о тебе рассказывала, и фотографии показывала. Так что можно считать, что ты наконец-то вернулся домой из долгой и далекой командировки.

– Степа, скажи еще раз «отец», – смущенно попросил Савельев.

– Да ладно тебе, папа, наговоримся еще, – не менее смущенно произнес парень.

Глядя на счастье этой воссоединившейся, чего уж скрывать, исключительно благодаря Гурову, семьи, Лев Иванович почувствовал себя лишним и, пробормотав:

– Ну, не буду вам мешать, – тихонько вышел в коридор.

Стоявшие там мужики тут же бросились к нему, и лица у них были взволнованными.

– Как там? Как Колька?

– Рыдает от счастья, – коротко ответил Лев Иванович.

– Слава тебе господи! – переглянувшись, дружно сказали они и почти одновременно перекрестились.

А Гуров, глядя на них, уже не думал о том, что когда-то ему были несимпатичны эти недавно вышедшие из леса мужики со своими полууголовными замашками. Черт с ним! Все не без греха! Главное же, что, когда в беду попал один из них, они, не раздумывая и не считаясь с затратами, сделали все, чтобы его спасти. А ведь не появись его родные: мать с отцом, сестра со своей семьей, сын и Светлана, которая обязательно в самом скором времени будет его женой, – Савельев опять изменил бы завещание, составив такое, какое было до Ларисы, то есть, что его наследниками снова станут его друзья. А вот тем было наплевать на деньги, и сейчас, видя, как он счастлив, они были еще более счастливы, чем он. Прав был Стаc – они настоящие мужики.

– А не пора ли нам послушать, как же вы сумели Савельевых найти? – прервал размышления Гурова Погодин. – Да и обо всем остальном тоже. Так что поехали-ка мы все домой, сядем рядком да поговорим ладком. Да и выпить в этом случае не грех – не каждый день давно потерявшиеся люди встречаются.

– Пора, – согласился Гуров. – Только как они, – он кивнул на дверь, – обратно доберутся?

– А я батю предупредил, что машины их будут ждать внизу столько, сколько надо, – ответил Леонид Максимович.

И, словно услышав его слова, в коридор вышел Степан Алексеевич. Он озадаченно чесал затылок и о чем-то напряженно думал.

– Батя, ты чего? – спросил Савельева-старшего Погодин.

– Я так мыслю, Леня, что за вещами бы съездить надо – мать-то со Светкой отсюда теперь никакой силой не оторвать, а Степку Колька сам не отпустит – вцепился в него, как черт в грешную душу. Надька с Антохой обязательно что-нибудь напутают. Значит, мне придется.

– Не вопрос, батя, – успокоил мужчину Виктор. – Пошлем с тобой парней на машине, они все погрузят, а тебе останется только пальцем показывать, что куда класть.

– Да контейнер бы надо, – сокрушенно сказал тот.

– А он-то тебе зачем? Мебель, что ли, перевозить решил? Так у Кольки в доме все есть, а чего нет, так купит. Чего старье-то тащить? – удивился Погодин.

– Старье? – возмутился Степан Алексеевич. – Да мы ведь, когда из родного дома тайком бежали, так много ли с собой увезти могли? Кто же думал тогда, что это навсегда? Мы же думали, что только на время. Потому и родню Светкину в наш дом переселили, чтобы не разграбили его, а вроде как им на сохранение оставили – у них-то хибара совсем плохая была.

– Так это ее родню тогда вырезали? – спросил Александр.

– Ее, – хмуро подтвердил старик. – Всех до единого, даже детей не пожалели, а девок еще и снасильничали перед этим. Да они не первые уже были. Эти же сволочи тогда хуже зверей лютых были, что крови попробовали и уже остановиться не могут. Мы потому и сбежали, что и Надька на руках, и Светка со Степкой. А Светкины-то ни в какую уезжать не хотели, все не верили, что до такого дойти может, вот и полегли все. Да и выскочили-то мы тогда только потому, что с матерью на железке работали, вот я и договорился с людьми. А куда ехать-то? Родни же здесь никого не осталось. Как наши деды в свое время туда работать уехали, так там и осели. Ну, дали нам, как беженцам, комнату в бараке, а там стены облезлые, окно на соплях держится, печка почти не греет, полы до того сгнившие, что по ним и ходить страшно, а еще крысы шныряют размером с кошку. И стал я эту комнату обустраивать: работник-то я был один, мать помогала, конечно, а Светка все со Степкой возилась – болеть он начал. О Надюхе и речь не шла, хотя тоже помогать рвалась. Собрали мы по сердобольным людям кое-какое барахлишко и стали жить. Мать со Светкой на полу на матрасе спали, может, и после покойника, я – на голых досках, Надька – на ящиках, а Степка – в корзине старой. Так что все, что у нас сейчас есть, я вот этими собственными руками либо сделал, либо починил, потому что, не скрою, все мусорки по окрестностям облазил и все, что сгодиться могло, в дом тащил, чтобы до ума довести. А ты говоришь рухлядь! – возмущенно уставился Савельев-старший на Леонида Максимовича, а потом, немного успокоившись и подумав, вынужден был согласиться: – Хотя рухлядь, конечно. Но ведь и память же.